Внешнеполитическая доктрина Путина
28.05.2007 10:20 | Независимая газета
http://www.rambler.ru/news/politics/0/10447374.html

До выборов президента - целый год. Время достаточное, чтобы "ожидать неожиданного". Но и по уже накопленному можно сказать: проблема "идейного наследия Путина" долго сможет кормить пишущих в России и за границей - так много и разного было сделано в его годы. Внешняя политика в этом смысле - случай характерный.

До выборов президента - целый год. Время достаточное, чтобы "ожидать неожиданного". Но и по уже накопленному можно сказать: проблема "идейного наследия Путина" долго сможет кормить пишущих в России и за границей - так много и разного было сделано в его годы. Внешняя политика в этом смысле - случай характерный. Именно при Путине в России на самом деле появилась первая "нормальная" внешнеполитическая доктрина - не развернутое и монотонное перечисление всего, что хорошо было бы сделать, а бьющее в цель изложение немногих задач, зато строго отобранных и, очевидно, всеподчиняющих.

Соразмерная ответственность

Я вовсе не имею в виду мартовский 2007 года Обзор внешней политики МИДа и тем более прощальное апрельское Послание президента Федеральному собранию. Следы доктринальности не стоит искать и в "на все лады склоняемой" мюнхенской речи. Не потому, что перечисленные документы не представительны, а потому, что все они вторичны. В них развивается и конкретизируется в привязке к разным ситуациям главная "обрамляющая" внешнеполитическая идея Путина - приведение международного влияния России в соответствие с ее новыми экономическими возможностями.

Но сама эта идея была высказана намного раньше. Судите сами, 26 июня 2006 года президент Путин провел, казалось бы, обычную рабочую встречу с послами и представителями Российской Федерации в МИДе на Смоленской площади. Формальным поводом к встрече было нападение террористов на российских дипломатов в Багдаде, повлекшее их гибель. Речь должна была идти о трудностях профессии дипломата в новых международных условиях.

Но речь президента оказалась самой концептуально насыщенной из всех выступлений российских руководителе й со времени распада СССР. Впервые были ясно сформулированы новые приоритеты Российской Федерации на мировой арене. Неожиданно для присутствовавших и как-то немного буднично Путин вдруг заявил: "Россия в целом должна нести соразмерную своему положению и возможностям ответственность за глобальное и социально-экономическое развитие". Это был непривычный взгляд на ситуацию. Президент прямо сослался на укрепление экономических позиций страны и предложил привести политическое влияние России в мире в соответствие с ее приобретенными экономическими возможностями.

Напомним: известны две официальные доктрины внешней политики Российской Федерации - 1992 и 2000 годов. Обе они выстроены по другой, идущей еще со времен Горбачева, логике. В тех документах российские приоритеты и прямо, и косвенно привязывались к ориентации на "дружбу" или "партнерство" с теми или иными группами стран (Запад - не-Запад, Евросоюз - СНГ, США - Китай и так далее). В июньской речи 2006 года международные ориентиры России были впервые за 15 лет привязаны не к странам, а к широкой глобальной проблематике.

В этом смысле доктрину приведения политического влияния России в соответствие с ее экономическими возможностями можно считать первой глобальной доктриной Российской Федерации - насколько, конечно, вообще о таковой уместно говорить с учетом хрупкости хозяйственного подъема в стране. Это новое понимание роли России в глобальной политике спустя менее года эхом прозвучало в преамбуле первого в истории официального Обзора внешней политики Российской Федерации, который был опубликован Министерством иностранных дел 28 марта 2007 года. В тексте этого документа тема "сильной и более уверенной в себе России" оказалась уже сквозной.

Более того, и по форме новая концепция была и первой для России "настоящей доктриной" в общемировом смысле слова. Она представляла собой не пространный министерский доклад (какими были официальные доктрины 1992 и 2000 годов), а относительно краткий текст, немногие положения которого были поданы нарочито укрупненно.

Позднее положения июньской речи действительно дополнялись и конкретизировались помимо Обзора внешней политики в материалах ежегодной "большой пресс-конференции" президента с представителями российских и иностранных СМИ 1 февраля 2007 года и в Послании президента Федеральному собранию 26 апреля 2007 года.

Деидеологизация по Путину

Содержательные новации 2006-2007 годов образовали несколько групп. Во-первых, если в первой половине 1990-х годов мировая политика виделась российским руководителям через призму солидарности демократических стран, то в 2000-х годах иным стало отношение и к солидарности, и к идейно-политической близости, и к совместным действиям. После Боснии и Косово предполагать совпадение интересов России и стран НАТО "по определению" было невозможно. Еще менее уместно было ожидать подобного после начала войны США и Британии против Ирака. В Москве явно не хотели коалиций просто "из солидарности". В июньской речи были расставлены точки над i: Россия не хочет никакой конфронтации, но "мы ни в каких "священных союзах" участвовать не будем", подчеркнул Путин.

Ироническая ссылка на "священные союзы" прозвучала как своеобразный отказ от наследия "демократической солидарности". В противовес ей Москва стала более активно выступать за межцивилизационный диалог - под участием в котором помимо прочего понимается, надо полагать, работа российской делегации с 2000 года в качестве наблюдателя в Организации Исламская Конференция.

Любопытно, что "деидеологизация по Путину" выглядела как антипод "либеральной идеологизации" при Ельцине, но одновременно и как аналог "деидеологизации по Горбачеву" в конце 1980-х годов. Логика Горбачева оказалась в каком-то смысле ближе Путину, чем приоритеты Ельцина, который привел его к власти.

Смысл диверсификации

Во-вторых, важным мотивом российских концептуальных построений стал тезис о диверсификации (от англ. слова divercify, что означает "разнообразить"). Хорошо знакомый специалистам по мировой энергетике, этот термин стал в ходу у политиков высокого уровня только в 2000-х годах. Для администрации Буша начиная с 2007 года слово "диверсификация" было ключевым понятием программы укрепления энергетической безопасности США и сокращения ее зависимости от импорта энергоносителей из политически нестабильного региона Ближнего Востока. Американцы хотели рассредоточить источники поступления нефти по всему миру, измельчить роль каждого в отдельности, повысив тем самым надежность американских закупок в целом.

В российском руководстве смысл диверсификации трактовался шире. Судя по выступлениям президента, диверсификация - прежде всего внешнеполитический инструмент, при помощи которого Россия намерена добиться сокращения зависимости от транзитных стран (Украины и Белоруссии) за счет освоения новых маршрутов экспорта энергоносителей (по дну Балтики и через северные порты).

В то же время диверсификация подразумевала и ограничение роли стран ЕС как потребителей российских газа и нефти. Евросоюз разумно заявлял о намерении (подобно Соединенным Штатам) шире использовать альтернативные источники энергии, свертывать по возможности импорт из России ("диверсификация по-евросоюзовски"). Москва стала продумывать варианты налаживания экспорта в Китай и строительство трубопроводных систем к побережью Тихого океана. В этом смысле, подчеркивал Путин, "мы лишь отстаиваем свои экономические интересы и используем свои конкурентные преимущества, как это делают все без исключения страны".

Существует и третий смысл диверсификации. Несмотря на стремление России удержать линию доверительного диалога с США, изменения в российско-американских отношениях происходили. Хотя нарастания враждебности между Россией и США на уровне реальной политики нет, присутствует осторожное дистанцирование Москвы от поддержки чрезмерно рискованных предприятий Вашингтона.

Есть и связанные с этим сомнения американской администрации в том, насколько Соединенные Штаты могут рассчитывать на продолжение партнерских отношений с Москвой, если военно-политическая линия Буша, например, станет еще более жесткой в регионах мира, близких к границам России. Вот почему диверсификация - указание (пока еще больше символическое) на то, что рядом с вектором преимущественного сближения России с Западом может возникнуть вектор ускоренного развития партнерства со странами, не входящими в "Группу восьми". Могут иметься в виду, например, Индия, Бразилия и Китай.

Усложнение мировидения

В-третьих, документы показывают, насколько усложнилось российское мировидение в целом. Напряженное отношение к глобализации как процессу неодолимому, но направляемому из США и потенциально подрывающему международные позиции России, сменилось сдержанно позитивной оценкой. Признается, что глобализация ведет к "более равномерному распределению ресурсов влияния и экономического роста, закладывая объективную основу для многополярной конструкции международных отношений".

В правительственных кругах, очевидно, с удовлетворением констатировали, что в мире "...постепенно восстанавливаются равновесие и конкурентная среда, которые были утеряны с окончанием холодной войны.

Источники угроз

В-четвертых, в новом ключе трактовались и источники угроз международной стабильности. Если в 1990-х годах таковыми было принято считать незавершенность внутренних преобразований в самой России, то в 2000-х годах понятие внешних угроз вернулось. К таковым отнесены расширение конфликтного пространства в мировой политике, выпадение проблематики разоружения из глобальной повестки дня, попытки создания "однополярного мира", навязывание другим странам своих политических систем и моделей развития, произвольное применение и толкование международного права.

Список угроз продолжает курс Запада на сохранение разделительных линий в мировой политике за счет постепенного расширения - посредством кооптации новых членов - сферы западного влияния. Отдельно упоминается "выбор в пользу реидеологизации и милитаризации международных отношений ".

В российских официальных текстах почти не встречается слово "конфронтация", но в них стал фигурировать термин "конкуренция" - не стран и народов, а ценностных ориентиров и моделей развития. Про такую конкуренцию говорится, что она "приобретает цивилизационное измерение".

Вклад в формирование международной повестки

В-пятых, российское руководство, во многом тоже впервые, смогло обрисовать оптимальный для него вариант принятия международных решений. В июньской речи Путин предложил российской дипломатии "не просто участвовать в работе по "глобальной повестке", но и вносить реальный вклад в ее формирование". Добиваться этого предстоит через оказание поддержки идее "коллективного лидерства ведущих государств, объективно несущих особую ответственность за положение дел в мире". В этом смысле основным средством решения мировых проблем является многосторонняя дипломатия.

С этой мыслью в документах перекликается другая: "...речь идет об основанной на международном праве культуре международных отношений - без навязывания моделей развития и форсирования естественного хода исторического процесса. И здесь особую роль приобретают вопросы демократизации международной жизни, новой этики общения государств и народов, а также расширения экономического и гуманитарного взаимодействия между странами".

Управляемый антиамериканизм

Очевидно, напористая, хоть и завуалированная критика американского лидерства пронизывает российское внешнеполитическое мышление. При этом со стороны Москвы заметна попытка "перехватить позицию" критики. Раньше Запад порицал Москву за небрежение демократией и злоупотребление силовым подходом. Теперь наоборот - скорее Россия старается критиковать США за односторонность ("однополярность"), апеллируя к ценностям демократического мироуправления, международного права, справедливости и конституционализма в том смысле, как его понимают американские международники-институционалисты. США в долгу не остаются и указывают на недостаток свободы и демократии в самой России.

Опасность критицизма вряд ли стоит переоценивать. За полтора десятилетия новых отношений между Россией и США, Россией и Западом в целом сложилась своего рода "симметрия управляемой воинственности" словесных баталий. Россияне не идеально, но в основном научились у западных партнеров базовым техникам производства критики и управления ею. Похоже, что в Кремле и Белом доме этот аспект отношений понимают, можно немного порадоваться, в одинаковом ключе. Вряд ли случайно поэтому в ходе майского блиц-визита в Москву госсекретаря США Райс так отчетливо прозвучал мотив неуместности "перегрева страстей", к нагнетанию которых имеют примерно одинаковое отношение и СМИ, и депутаты законодательных собраний США и России.

Пока же в Москве нарочито задиристые антиамериканские статьи продолжают выполнять ту же функцию, которая в США отводится статьям антироссийским. Их число и мера критичности, так же, как в западных странах, коррелируется с текущими интересами внутренней политической конъюнктуры, прежде всего электоральной. "Управляемый антиамериканизм" в России - кузен "управляемой русофобии" в США, с той разницей, что второй - изощренней и разнообразней первого и, главное, более тонко управляем. Традиция американского массового критического слова старше, богаче и мощнее. Российскому аналогу есть куда расти. Но векторы развития у них вполне параллельны.

К мышлению глобальными категориями

Доктрина приведения международно-политического влияния в соответствие с экономической мощью представляет собой третье поколение российских внешнеполитических концепций. Она свидетельствует о концептуальной зрелости отечественной дипломатии современного типа. Сегодня она способна выдвигать построения, производящие впечатление на международную аудиторию и пригодные для их восприятия как основы для содержательных внешнеполитических программ.

В отличие от своих предшественниц нынешняя доктрина России отражает если не возвращение, то возвратный поворот российской элиты к мышлению глобальными категориями - более обширными, чем только отношения России с Западом или Востоком. Конечно, отношения США и ЕС на деле остаются точкой отсчета эффективности практической дипломатии России. Но наряду с ними глобальные проблемы постепенно возвращают к себе внимание российского руководства.

Оснований радоваться или печалиться по этому поводу нет. Расширение фокуса российских интересов в мировой политике хотелось бы приветствовать. Но памятуя опыт, трудно не тревожиться о мере обеспеченности российской внешней политики ресурсами, которые в норме могут потребоваться для проведения крайне затратной по определению подлинно глобальной политики - какой ее понимали прежде в Советском Союзе и понимают сегодня в Соединенных Штатах.

Анализ российских концептуальных текстов в целом не позволяет говорить о радикальной смене приоритетов России. Сопоставив по объему и содержанию разделы выступлений, речей и обзоров об отношениях России с США, с одной стороны, и, скажем, с Китаем, с другой, трудно не увидеть: Запад остается главной темой размышлений российских лидеров.

Вместе с тем Россия стала без стеснений говорить при необходимости о своем несогласии с западными партнерами. Пафос несогласия отражает желание Москвы добиться уважения ее возросшей роли в рамках партнерского вектора отношений с Западом. Выстраивать альтернативный, антизападный вектор мировой политики Россия, похоже, не собирается. Во всяком случае, при Путине.