Мне уже не единожды доводилось писать о том, как новейшее шизофреническое барокко, достигшее кинокульминации в «Матрице» (каким бы киберпанком до мозга костей ни было подобного рода кино, оно все равно остается барочным по своей фактуре и архитектонике – множественным фейерверком ветвящихся фантазий), сменяется строгим минимализмом паранойи: самое существенное совершается в лаконичном, скупом на детали и безысходном (безысходном во всех смыслах) замкнутом пространстве. И если в «доматричном» «Кубе» пространство еще полнилось альтернативными маршрутами, где были возможны значимое разнообразие в дизайне и даже выход на некую световую поверхность, то в «послематричной» «Пиле» уже в принципе нет никакого разнообразия и никакого выхода, а пространство сжато до тесной обшарпанной клети – ловушки-тупика. Поскольку автору этих строк свойственно приводить каждую из его шизофренических идей к всецелому и неостановимому параноидальному воплощению, вышеобрисованный сюжет будет неизбежно продолжен в связи с «Погребенным заживо».

Родриго Кортес доводит линию, начатую Винченцо Натали и Джеймсом Ваном, до логического завершения. Все полтора часа главный и единственный герой фильма пребывает в тесном деревянном гробу, наедине исключительно с собой и с голосами, которые ничем не могут ему помочь. Пространство здесь сужено, сжато, скукожено до крохотного клочка тьмы, периодически прорежаемого скудными подручными источниками освещения. Это уже царство абсолютной клаустрофобии, где говорить о разнообразии, альтернативах и вообще какой бы то ни было множественности просто смешно. В «Погребенном заживо» (в оригинале – Buried), правда, нет, в отличие от «Куба» и «Пилы», метафизического контекста/подтекста, буквально захватывающего ландшафт упомянутых картин, но это совершенно не отменяет в данном случае ни общих законов построения пространства, ни их стопроцентной действенности. Затемненный и задыхающийся человек в еще прижизненной узкой рамке гроба – вот материя, цель, спинной мозг и сердцевина самой наиновейшей киноантропологии. Дальше не то что ехать некуда – некуда даже ползти.

Несмотря на то что на уровне сюжета фильм как будто бы не покушается на метафизические откровения, самим своим устройством он неизбежно выбивается из всех жанровых рамок – навстречу таким этическим обобщениям, которые любой триллер мгновенно превращают в притчу. Американский шофер-контрактник, заживо закопанный в Ираке обезумевшими от войны, нищеты и разрухи похитителями, может, конечно, воспользоваться чудесами современного роуминга: сделать звонок родным, испросить подсказку у ФБР и т. п., но человек в рамке гроба всегда останется один. Что толку в прямой мобильной связи из-под иракской земли с Чикаго, например, или с Вашингтоном, если уничтожена связь между людьми?.. Мир – это хаос, и ты в нем непоправимо затерян: либо от тебя в решающий момент отвернутся, либо не смогут пробиться к тебе сквозь вышеупомянутый хаос.

Собственно, «Погребенный заживо» ведь испанское кино, а не американское, поэтому авторы его смогли себе позволить финал, на который в Соединенных Штатах вряд ли решились бы. Однако, безусловно, главное значение Buried – даже не в его мощнейшей социально-политической критике, а в ярком, бескомпромиссном, доходящем до какой-то изначальной наготы портретировании человеческого одиночества. На протяжении тысяч лет человек развивался, все более отделяясь от коллективно-природного мифологического тела, все более становясь индивидом, атомом, отдельной и неповторимой личностью; в конце концов отдельность дошла до такой абсолютной замкнутости, что ценность личности стерлась: осталось лишь выброшенное кричащее тело в кое-как сколоченном подземном гробу. Эволюция завершилась.