Предлагаем вашему вниманию лучший аналитический материал о ситуации в нашей стране и её перспективах, опубликованный в российской прессе в прошлом году

В конце 2005 года "Независимая газета" опубликовала очередное блестящее исследование известного политолога Лилии Шевцовой:

Эти заметки являются продолжением размышлений о российской системе, которые были опубликованы в "НГ" 21-22 и 25.01.05 ("Россия - год 2005: логика отката"). На этот раз посмотрим, как формируется основной вектор развития страны на ближайшее будущее. С одной стороны, ясно, чего хочет правящий класс: он стремится к гарантированному воспроизводству. Но с другой стороны - система, которая отстроена в России, может гарантировать только неопределенность, которая является ее способом существования. Поэтому никакой уверенности в том, что завтра станет продолжением сегодня, в России быть не может. Прагматики против идеалистов Давайте начнем не с реальности, а с ее восприятия. Сегодня наблюдатели, имеющие дело с Россией, разделились на две группы: прагматиков и идеалистов. Вот аргументация первых: Россия заслуживает того государства, которое имеет. Нельзя перепрыгнуть в либеральную демократию из тоталитаризма одним махом.

Вот возникнет средний класс, повысится уровень благосостояния населения, тогда и поговорим о либеральной демократии. Короче, вначале экономика и капитализм, а затем демократия и остальные нежности.

Прагматиков - большинство, во всяком случае, в России. Среди них близкие к Кремлю пропагандисты - Павловский, Никонов, Марков и Пушков. Правда, нередко они выглядят блеклой копией Миграняна, который первым заговорил о невозможности "перепрыгнуть через ступени". К прагматикам примыкают и те, кто пытается обвинять Запад в неудачах российской демократии. Идеалисты, напротив, полагают, что политика сегодня в России важнее, чем экономика. Они уверены, что российское общество больше не является препятствием для движения в сторону либеральной демократии. Проблема в том, чтобы найти сочетание свободы и порядка на основе правового государства. Они полагают, что экономическая модернизация в России обречена при сохранении персонифицированной власти. Ясин, Левада, Клямкин, Сатаров, Пионтковский - вот те, кого можно отнести к идеалистам (автор причисляет себя к этому же лагерю). В самой России они в меньшинстве.

Реальность как будто подтверждает правоту прагматиков: население поддерживает Путина и, следовательно, оно довольно состоянием вещей, а президентскому рейтингу могут позавидовать коллеги по "восьмерке". Надежды оппозиции на то, что система вот-вот рухнет и массы выйдут на улицы с требованием свободы, все больше походят на мечты параноика. Что касается западного мира, то он предпочитает стабильную, пусть и недемократическую Россию, осознавая пределы своего влияния на ее развитие. Некоторые лидеры, как, например, недавний германский канцлер Шрёдер и итальянский премьер Берлускони, добровольно берут на себя роль кремлевских адвокатов, объясняя своему обществу, почему Россия не готова для демократии.

Что же в ответ говорят идеалисты? Да, россияне поддерживают режим и лидера, но либо как меньшее зло, либо надеясь на постепенные реформы. Ведь многие голосовали за Путина в 2004 году, полагая, что он обеспечит соединение свободы и порядка. Да, говорят они, народ молчит потому, что есть возможность выжить индивидуально, не прибегая к коллективным действиям протеста. Но это молчание вряд ли означает одобрение политики власти, если только около 30% опрошенных считают, что Россия движется в правильном направлении. Народ молчит и потому, что не видит заслуживающих доверия альтернативных сил, которые могли бы вывести страну из тупика. Но вряд ли консолидация может быть прочной, если 49% опрошенных выражают недоверие к правительству и только 16% надеются, что оно улучшит их положение. Важно то, полагают идеалисты, что впервые в своей истории российский народ готов к новому порядку. Все дело в том, что к этому не готова элита.

Давайте сыграем в поддавки и допустим, что прагматики правы. Но если общество нужно вести к свободе постепенно, тогда почему российский правящий класс вместо разгерметизации системы закручивает гайки? Согласимся, что модернизировать Россию в условиях демократии невозможно. Но тогда почему по мере централизации власти экономический рост затухает? И как движение в направлении "сырьевого" государства можно рассматривать в качестве модернизации? Еще недавно прагматики, пытаясь аргументировать необходимость усиления исполнительной власти, убеждали нас: погодите, как только будет создано крепкое президентство, тогда и начнутся реформы. Сегодня создано суперпрезидентство, вытеснившее остальные институты, но прагматики так и не удосужились объяснить, почему у власти нет времени для реформ.

Признаем, впрочем, что идеалисты тоже не могут внятно пояснить, почему при готовности общества жить в свободной стране оно позволяет элите проводить политику, которую общество переросло. Почему, наконец, либералы так и не сумели встроить себя в канву российской истории и до сих пор многими рассматриваются как чуждый России элемент?

Спор прагматиков и идеалистов - не только российское явление. На разных этапах в разных переходных обществах происходили такие же споры, и в зависимости от их завершения страны выбирали путь либо стагнации, либо трансформации. Мировой опыт показал, что вера в способность авторитарных режимов провести либеральную модернизацию - не более чем иллюзия. Южная Корея авторитарным способом решила проблему индустриализации, но необходимость решать постиндустриальные проблемы заставила ее демократизировать свою систему. Сегодня многочисленные страны - от Египта до Индонезии - подтверждают, что авторитарно-бюрократическая власть блокирует назревшие экономические реформы.

В свою очередь, опыт слаборазвитых стран от Португалии до Польши, которые вступили на путь демократизации, подтверждает, что переход к демократии может происходить и в обществах с недостаточно развитым средним классом, а отсутствие социально-экономических предпосылок можно компенсировать политической волей и что самое важное - ощущением миссии частью политического класса.

А пока прагматики, рассуждая о неготовности России к либеральной демократии, фактически оправдывают нынешнюю ситуацию и, более того, закрывают дискуссию о дальнейших путях развития общества: коль все предопределено, нужно расслабиться и плыть по течению - авось куда-нибудь да вынесет. Так что в итоге реализм оказывается апологетикой существующей власти, какую бы форму она ни принимала. Сверхзадача власти: возрождение государства Пока мы увлекались политической микробиологией, то есть комментированием ежедневных телодвижений власти, в стране произошли сдвиги, которые определят ее дальнейшее движение, и не важно, с каким лидером. Дело в том, что в России завершается создание постсоветского государства, которое продолжает российскую традицию вознесенной над обществом власти, но в технократической упаковке, и которое должно гарантировать незыблемость позиций правящего класса.

Путину удалось переформатировать старо-новый правящий класс за счет перегруппировки его рядов - отхода на вторые позиции предыдущей правящей группы и выдвижения новой. На уровне подавляющей части политического класса в России достигнут консенсус относительно правил игры. И вот его суть: не нужно больше ни революций, ни резких жестов. В этом сходятся все основные группировки политического класса, от технократов до силовиков. Путин стал олицетворением этого консенсуса, который можно определить как сохранение статус-кво. Он сумел удовлетворить интересы, пусть усредненные, не только основных элитных групп, но и части общества. Правда, достигнутый российский консенсус базируется на преходящих интересах и на памяти о недавних потрясениях. Это консенсус, нацеленный не в будущее, а в прошлое, это реакция на вчерашний день, а не ориентация на будущее.

Еще недавно аморфная и выглядящая как сочетание плохо пригнанных кусков арматуры российская постсоветская система приобрела четкие очертания. Вот четыре ключевые характеристики системы, в которой нам суждено жить: бюрократически-авторитарный политический режим; государственно-аппаратный капитализм; выборочный социальный патернализм; многовекторность во внешней политике.

Особо следует отметить три качества этой системы, которые во многом определяют ее траекторию: гибридность, преемственность и имитацию. Эта система включает несовместимые принципы - рынок и дирижизм, единовластие и выборы, патернализм и социальное равнодушие, свободу и авторитаризм. Оставаясь всеядной, постсоветская система апеллирует ко всем социальным слоям населения, тем самым делая возникновение оппозиции почти невозможным.

Что касается преемственности, то эта проблема решается путем сохранения прежней сущности в новой упаковке. "Путин отверг ельцинизм" - вот лейтмотив придворных аналитиков, которые сравнение настоящего с недавним прошлым сделали основным аргументом жизнеспособности нынешней власти и которых не смущает факт, что их служба в Кремле является опровержением их тезиса о конце ельцинизма. Впрочем, Путин действительно вытеснил часть прежнего режима, претендовавшую на доминирование, и отказался от ельцинской спонтанности, таким образом сменив жанр своего властвования. Но эта весьма щадящая операция по сбрасыванию шкуры была средством сохранения системного фундамента - во-первых, персонифицированной власти, во-вторых, слияния власти и собственности.

Еще одним впечатляющим свойством российской постсоветской системы является ее поразительная способность к имитации, в результате чего трудно отделить реальность от вымысла и провокации. Однако отдадим власти должное: она замечательно освоила технологию создания фантомов, которые порождают видимость многообразной реальности, в то время как на самом деле ее политика сводится к простым арифметическим действиям. И даже критически настроенное меньшинство вынуждено участвовать в кремлевском шоу самим фактом своего протеста.

В результате дизайнерских усилий кремлевской команды кроме исполнительной вертикали нарисовалась и политическая параллель, в рамках которой Госсовет дублирует Совет Федерации, Общественная палата - Думу, президентская администрация - правительство, а различные советы - друг друга. Внешне - абсурд. Но на самом деле создание параллели, продолжающейся в регионы, рационально в рамках системы, которая воспроизводит безответственность. Появление дублирующих органов не только имитирует общественную активность, укрепляет патронажно-клиентелистские связи в среде политического класса (ты мне - я тебе), но и отвлекает внимание от настоящего центра принятия решений. Словом, мы получаем власть в изоляционной обмотке. Браво Владиславу Суркову - блестящее решение! В обмотку дали себя вмонтировать немало достойных людей - от Рошаля до Родниной. И они будут выполнять функцию защиты власти, предохраняя ее от внешних шоков. А за воротами стоит очередь за членством тех, кто понимает, что участие в любом декоративном органе дает им включенность в систему. В противном случае они останутся в несистемном поле, которое может быть воспринято властью как антисистемное со всеми вытекающими последствиями.

Вот как Игорь Клямкин определил внутреннюю конфликтность "ситуативной бюрократически-авторитарной государственности", которая закрепилась в России: "Едва ли не главная особенность такой государственности заключается в том, что ее усиление еще больше ослабляет ее стратегический потенциал. Потому что она означает замораживание общества в атомизированном "объектном" состоянии, лишенном источников и стимулов инноваций..." Более того, неизбежно окажется, что ситуативная государственность - тоже имитация, которой прикрывается президентская власть, подменившая собой остальные институты. Но и последняя - лишь инструмент, при помощи которого бюрократия осуществляет свои интересы. Аппаратный капитализм на марше А теперь о текущих приоритетах власти. Общее мнение таково, что основным для власти является "Проект 2008 года": кто и как сядет на кремлевский трон. Момент воспроизводства власти для правящей команды действительно имеет экзистенциальное значение. Так уж устроена российская система, в которой власть и собственность завязаны на личность, оказавшуюся в роли единственного регулятора. Однако для того, чтобы момент воспроизводства власти не вызвал обвала системы, правящая команда должна укрепить ее фундамент и перекрытия. В связи с этим исключительно важно то, что происходит с экономической моделью.

Один из итогов уходящего года - завершение спора между дирижистами и либералами-технократами в России, который закончился полной победой первых. Последним нервическим всплеском либералов-технократов было грефовское стенание "Неандертальцы!" по поводу покупки "Газпромом" "Сибнефти". Путину без особых усилий удалось обвалить олигархический капитализм, в этом пойдя на самый серьезный разрыв с предшественником. Правда, сами же олигархи и выкопали себе яму, дав волю грабительским инстинктам и игнорируя общество. Короче, за последние два года в России окончательно оформился государственно-аппаратный капитализм.

Толчком к формированию новой экономической модели стало дело ЮКОСа, которое продемонстрировало, что чиновничество вернуло себе командные высоты. Аппарат перешел от косвенного контроля над экономикой через назначенных им же олигархов к непосредственному контролю, подтвердив их временность при ситуативной государственности. Впрочем, этого можно было ожидать, ибо исполнительная вертикаль в политике требует продолжения в экономике. В противном случае она не только не работает, но и подрывается экономической свободой.

Кстати, одним из аргументов в пользу поворота к дирижизму его сторонники считают успех госкапитализма в Восточной Азии и Китае. Но наши дирижисты умалчивают, что Россия собирается повторить путь, с которого "азиатские тигры" сошли после серьезных кризисов своего госкапитализма. Что касается Китая, то здесь 10-процентный экономический рост происходит за счет не государственного, а частного сектора. И вообще экономические успехи Китая, как объясняет Владимир Мау, - следствие невысокого уровня развития, а также того, что государство не заботится о социальных проблемах граждан. Известный исследователь Китая Минксин Пей доказывает, что китайский рост не гарантирует стабильности. А Куинглян Хе в бестселлере "Ловушки Китая" утверждает, что Китай походит на вулкан, который вот-вот проснется. Во всяком случае, примечателен горький опыт Индонезии, которая после 30 лет непрерывного роста свалилась в глубочайший кризис, из которого не может выбраться. Пытаясь повторить китайский сценарий, Россия не только рискует откатиться на уровень доиндустриального общества, но и уж точно не предохраняет себя от потрясений. По существу, Россия возвращается к тому, от чего развитой мир начал уходить либо ушел, за исключением стран, которые находятся в мировой подсистеме, обслуживающей "золотой миллиард".

События последнего года подтвердили новые параметры взаимоотношений власти и крупного бизнеса в России. Больше ни о каком политическом партнерстве нет и разговора. Об этом свидетельствует и конец "золотого века" РСПП, вольно либо невольно совпавший с уходом Вольского с поста его руководителя. Как отмечал Алексей Зудин, "власть отныне отводит бизнесу заведомо подчиненное место в реализации задач, которые она провозгласила в качестве приоритетных". Бизнес пытается уйти в регионы и там пересидеть аппаратную революцию. Правда, некоторые аналитики считают, что экономические возможности неполитизированного крупного бизнеса даже расширились. И действительно, Путин, видимо, поддерживает олигархов, которых берет с собой в зарубежные поездки. Но речь идет о придворных фаворитах, которые при такой системе, как российская, не могут иметь постоянного статуса.

Было бы также неестественным, если бы государство, возвращая себе контроль за нефтью, бросило на произвол судьбы остальные сырьевые ресурсы и другие сферы экономики. У государства до них не дошли руки либо дело в особых отношениях собственников в этих сферах с властью. В целом же аппаратный капитализм не выносит самостоятельности крупного бизнеса. Его существование создает поле финансовой, а следовательно, и потенциально политической независимости, которая подрывает устои бюрократически-авторитарной государственности. А потому существование империй Потанина и Дерипаски противоречит логике системы, даже если сами Потанин и Дерипаска ведут себя системно. Напротив, вполне естественно, что новыми руководителями "АвтоВАЗа" стали государственные назначенцы. Продолжением логики аппаратного капитализма было бы, скажем, назначение государевых людей руководителями советов директоров "Норильскникеля", "Базового элемента" или "Северстали". Словом, в рамках аппаратного капитализма, допустим, АФК "Система" Евтушенкова (тем более когда группировка Лужкова ослабела), не говоря уже о потугах "Альфы" удержаться на телекоммуникационном рынке, выглядит как недоразумение. И кстати, о Москве: вот уж где поле для аппаратной экспансии - как только произойдет смена караула в мэрии. Не менее, даже более чужеродным элементом для нынешней модели российской экономики является сохранение российско-британской ТНК-ВР, которая стала памятником отношениям Путина - Блэра. Сочетание "Газпром"-ВР", но при условии усиления роли первого больше вписывается в современную российскую историю, и не исключено, что британцы будут себя чувствовать более комфортно в этой связке.

Пока последних олигархов ельцинского разлива подвесили. Им не дают "откешиться", как некоторые из них хотели бы. Но есть ощущение, что их судьба предопределена и у них два варианта выхода: повторить судьбу Ходорковского (но никто, в том числе и Кремль, не хочет сиквела) либо пойти по проверенному сценарию Абрамовича.

И об Абрамовиче: этот "гражданин мира", безусловно, интересен тем, что выступает в нескольких ипостасях, во-первых, символизируя преемственность правящей элиты, во-вторых, облегчая перетекание собственности из одной формы владения в другую, при этом не нарушая основополагающего принципа - слияния власти и собственности. На Абрамовича можно смотреть как на ходячее олицетворение российской системности и одновременно одну из ее функций.

Экспансия российского государства в экономической сфере тем не менее не может не порождать вопросы. Очевидно, что пока общество только теряет в результате перехода к аппаратному капитализму - и потому, что экспансия государства происходит за счет рядовых налогоплательщиков (чтобы выкупить "Юганскнефтегаз" и "Сибнефть", правительству пришлось залезть не только в госбанки, но и занять деньги за рубежом), и потому, что госкомпании приносят в казну меньше налогов и они менее эффективные собственники, чем частники.

Но если понятно, кто теряет, то закономерен вопрос: а кто же приобретает? Белковский совершенно справедливо сравнивает последние сделки украинского и российского государств. И нет сомнений в том, какое государство больше думает о своем народе. Украина в результате последней приватизации "Криворожстали" получила в бюджет дополнительные 4,8 млрд. долл., а Россия выплатила 13 млрд. долл. за "Сибнефть", причем непонятно кому, что порождает новые вопросы - на сей раз о легитимности российской национализации и о том, в чьих интересах она осуществляется. Стоит упомянуть, что государство, будучи не в силах управиться со своими обязанностями (но больше по другой понятной причине), передает собственные ресурсы в управление посредникам, в роли которых оказываются либо те же аппаратчики, либо их окружение. В результате российская собственность принимает непрозрачную форму - государственную, если говорить об ответственности, и частную по распределению доходов и контролю над финансовыми потоками.

Впрочем, не будем запугивать западного инвестора аппаратным капитализмом - этому инвестору найдется место на российском рынке, даже когда вся экономика окажется под госконтролем. Запад нужен России не столько для финансирования, сколько для самоутверждения российского аппаратного капитализма и сменяющих друг друга правящих команд. Но западному инвестору придется ограничить амбиции, по крайней мере на ближайшую перспективу. Брак "ЛУКОЙЛа" и "Коноко-Филлиппс" - вот относительно приемлемая форма участия западного капитала в российской экономике. Подготовленные правительством Фрадкова закон о природных недрах и список стратегических объектов должны очертить для западного капитала рамки, за пределы которых он не может выходить. Проблема, однако, для западного инвестора состоит не в сужении возможностей, а в том, насколько государство будет следовать установленным им же правилам. Увы, придется западных бизнесменов огорчить. Дело в том, что Россия развивается циклами и завершение каждого цикла чревато изменением правил игры. Более того, в рамках аппаратного капитализма власть контролирует собственность в первую очередь за счет неопределенности. Следовательно, никогда нельзя быть уверенным, что та или иная компания не повторит судьбу "Сибир Енерджи", которую растворила "Сибнефть" и которая пытается добиться справедливости теперь уже от "Газпрома", либо не окажется в роли "Сименса", которому на уровне лидеров обещали "Силовые машины" - но пока не сложилось. Вперед к сырьевой сверхдержаве! Между тем российский политический класс нашел новый наркотик, стремясь взбодрить общество мифом о превращении России в "сырьевую сверхдержаву". Если еще год назад в России говорили о сырьевой ориентации как о чем-то вынужденном и досадном, то теперь речь идет о вполне осознанной стратегии возрождения державного величия. Оптимисты с упоением считают доходы от нефти и грезят, что к 2011 году грядет удвоение российского ВВП и повышение ежемесячного дохода граждан до 2270 долл. "Россия возвращается к могуществу", - твердят они.

Российский политический класс активно лепит государство, которое в мировой практике известно как Петростейт (доля сырьевых ресурсов в объеме российского экспорта уже составляет более 54%). Андрей Илларионов красочно описал последствия такой лепки для России. Зря, конечно, президент предпочитает не слышать предостережений советника. Хотя понятно, почему президент его не слышит: как можно отказаться от экономической модели, которая позволяет спокойно сидеть у крана, при этом ничего не делая.

Идея "сырьевой сверхдержавы", овладевшая умами нашей элиты, означает признание провала попыток диверсифицировать российскую экономику. Но тут как нельзя кстати мир охватила истерия по поводу энергетической безопасности, которая дает отечественной элите неожиданный повод считать свой провал преимуществом, по крайней мере временным. Отсюда превращение газа и нефти в решающие инструменты российской внешней и внутренней политики. При взгляде на последние зарубежные поездки президента возникает впечатление, что он занимается исключительно "газовой дипломатией". Кремль хотел бы превратить повестку будущего саммита "восьмерки" в подтверждение энергетического суперстатуса России.

Конечно, не все "сырьевые" государства превращаются в Петростейты. Этого удалось избежать Америке, Канаде, Великобритании и Норвегии. Но испытание нефтью, газом и прочим сырьем выдерживали только страны, которые имели развитое гражданское общество и ответственные элиты. Особенно показателен пример норвежцев, решившихся на неслыханный шаг. Они ограничили и инвестиции в национальную нефтяную компанию "Statoil", и добычу нефти, чтобы избежать сырьевого крена.

Российская власть не менее осознанно сделала ставку на сырье как фактор возрождения. Такую же иллюзию питали все нынешние Петростейты, начиная с Венесуэлы и Нигера и кончая Индонезией и Алжиром. И чем это закончилось? Коррупцией; появлением класса рантье, паразитирующего за счет нефтяных дивидендов; монополизацией экономики; зависимостью страны от западного капитала; смычкой власти и бизнеса. Все это родовые черты Петростейта. Судьба таких государств незавидна - они обречены на загнивание, как Венесуэла, или обвал системы, подобный индонезийскому. Все "бензиновые государства" неизбежно попадают в зависимость от стран-потребителей. Поэтому говорить о суверенитете, имея экспортную экономику, - следствие либо наивности, либо попыток оправдания игнорирования национальных интересов. Обычно национальные элиты в таких государствах предпочитают свои деньги вывозить, а для инвестирования брать в долг у мировых банков. Российский правящий класс делает то же самое, да еще и огосударствляет собственность за счет зарубежных средств. Энергетическая сверхдержава в долг - это действительно звучит свежо!

Между тем Европа, стремясь избежать российского диктата, активно ищет альтернативные источники энергии, в частности наращивая атомную энергетику. Вряд ли остальные регионы мира не размышляют о том, как не оказаться заложником одного экспортера. Еще недавно Россия имела наивность надеяться сохранить контроль над сырьевыми потоками Каспия, и что из этого вышло? Трубопровод Баку-Джейхан покончил с зависимостью Каспийского бассейна от российской трубы. А сегодня не только Азербайджан, но и Казахстан успешно конкурируют с Россией за роль поставщика энергии как в Европу, так и в Азию, строя свои транзитные маршруты.

Отечественным сторонникам "сырьевой сверхдержавы" могу лишь посоветовать пролистать книгу Пола Коллье "Сырьевое проклятие". Автор дает потрясающую картину деградации и разбитых надежд. Именно этим чревата зацикленность на сырьевом факторе. Однако трудно избавиться от ощущения, что российская элита понимает, о чем идет речь. Песня о "сырьевой сверхдержаве" призвана отвлечь внимание общества от потери страной ориентира. Как признался Юрий Трутнев, 75% всех известных месторождений нефти и газа в России уже в производстве, а наши нефтяные резервы иссякнут через 10 лет! И для полного отрезвления тех, кто попался на удочку "сырьевого" мифа: 89% нефтяного оборудования в России устарело, а половине трубопроводов более 25 лет. А рост производства в "Газпроме" едва достигает 0,8%. О каком возрождении "через сырье" разговор? Миссия: выжить любой ценой Когда российская политическая тусовка не думает о газе, она гадает, что произойдет в 2008 году. Еще недавно в этой среде господствовала уверенность, что Путин останется на третий президентский срок. Но ноябрьское десантирование в правительство сразу двух представителей путинского окружения, Дмитрия Медведева и Сергея Иванова, было воспринято как начало реализации сценария передачи власти наследнику, который должен пройти обкатку в правительстве. Правда, многие и в России, и на Западе все еще оглядываются на президента, не веря до конца, что Кремль можно оставить добровольно. Тем более что кремлевские чревовещатели во главе с неунывающим Павловским твердят, как мантру: "Путин никуда не уйдет!"

Сам факт, что страна, отложив свои проблемы, за несколько лет до выборов занялась отгадыванием шарады "2008", свидетельствует о драме общества, которое решающим образом зависит от хозяина Кремля, способного перевернуть шахматную доску и сказать: "А теперь будем играть вот так..." Фактор единовластия и объясняет, почему страна и общество, не говоря о тех, кто входит в сферу власти, впадают в паралич и не могут функционировать, пока не станет ясно, кто же теперь будет олицетворять эту самую власть. В западных демократиях тоже возникает проблема передачи власти и там тоже задумываются над ее решением. Но так как смена лидера на Западе не означает изменения принципов упорядочивания, эти события не нарушают ритма жизни. Причем сами лидеры нередко используют свою роль хромой утки как возможность сделать прорыв. Японский премьер Коидзуми решился на реформу почты, которая должна изменить характер японского капитализма. О будущем, пусть и неудачно, задумался Буш, провозгласив стратегию продвижения демократии. Шираку не удалось застолбить для себя место в анналах истории через одобрение новой Конституции ЕС - но он пытался.

Уходящий 2005 год был последней для Владимира Путина возможностью прервать паузу и попытаться возобновить свой модернистский проект. Путин мог решиться пойти ва-банк, не опасаясь падения рейтинга, недовольства политического класса и своего окружения. Он мог подняться над кремлевской мышиной возней и начать мыслить историческими категориями.

Президент же поплыл по течению, взяв курс на выживание режима, зацикленного на собственных интересах. Видимо, слишком велики опасения потревожить возникшее умиротворение. А тем временем Россия уже начала платить за эти опасения, и цена - все более очевидная стагнация. В мировой практике был ряд лидеров, которые совершили прорыв, придав своим странам инновационный импульс. Среди них де Голль во Франции, Адольфо Суарес в Испании, Фредерик де Клерк в Южной Африке. Они имели кураж демонтировать системы, из которых вышли, и пойти наперекор интересам консервативной части правящего класса, рискнув нарушить его спокойствие. Но пока никто и никогда в мире не реформировал им же созданный политический режим, когда оказалось, что он блокирует развитие. Путин мог попробовать стать первым смельчаком, нарушившим аксиому. Однако он так и не решился. Хотя политик, который неоднократно говорил о коррупции и бюрократии как о системном препятствии, не может не осознавать пределы возможностей созданной им конструкции. Теперь делать повороты поздно, ибо они могут помешать единственной цели, которая осталась у лидера, - удержать спокойствие во время смены экипажа.

Более того, в России феномен президента - хромой утки означает угрозу стабильности и системы, и общества. Ибо, кроме этой утки, нет механизмов, которые бы гарантировали равновесие на время смены вахты на капитанском мостике. И поэтому правящая команда пытается сыграть спектакль, заставляя в нем участвовать и самого президента, и рой статистов. В рамках бюрократически-авторитарной системы существует лишь два способа удержать равновесие при завершении конституционного срока лидерства - продлить власть лидера либо гарантировать избрание его назначенца. Но, пытаясь сохранить стабильность таким образом, власть ее же и подрывает, стремясь контролировать единственный источник легитимации - выборы, лишая их сущности, какой является борьба и неопределенность. Уйти нельзя остаться: об искусстве поставить запятую А пока Путину придется играть в неопределенность, чтобы пресечь вакханалию вокруг трона. Каковы наиболее вероятные сценарии самовоспроизводства власти в России в 2008 году? Не только уровень стабильности в стране, состояние политкласса, но и возможности системы - все эти обстоятельства говорят о том, что наиболее вероятно воспроизводство власти через назначение наследника. Для нынешнего российского государства это был бы оптимальный вариант самосохранения. В контексте такого сценария для президента жизненно важно удержать контроль над вынашиванием преемника и довести "роды" до благополучного конца. Преждевременное появление наследника его убьет - политически, конечно. Для самого Путина и для страны преждевременные роды наследника тоже опасны. Как только политическая элита поверит в то, что Путин уходит, вокруг него немедленно образуется вакуум и кремлевские тараканы разбегутся искать новый центр притяжения. Более того, возникнет свалка претендентов на эту роль. Раскол элиты для Кремля - кошмар, которого он пытается избежать всеми силами. Пока сохраняется недосказанность относительно будущего, президент сохраняет контроль над ситуацией.

Что же касается путинского преемника, то вряд ли стоит ограничиваться наблюдением только за тремя участниками последней перестановки - Медведевым-Ивановым-Собяниным. Путин предложил вызывающе простой тест на сообразительность, возможно, рассматривая его как отвлекающий маневр. Очевидно, что упомянутыми кандидатами кремлевская скамейка запасных и очередь желающих на ней примоститься не исчерпывается. Между тем важнее не кто именно станет преемником Путина, а каким будет запрос на формулу лидерства. Путин был введен в Кремль как Стабилизатор ельцинского хаоса. Сегодня в обществе формируется запрос на роль Чистильщика, что означает популистский крен. В случае, если этот запрос приобретет массовую поддержку, с трудом удерживаемая стабильность может дать трещину. Понятно, что власть пытается стимулировать новую потребность на закрепление стабильности через социальную переориентацию курса. Но станет этот курс для преемника Путина политическим кладбищем либо трамплином, пока неясно. Не исключено, что Путину придется менять кандидатов в наследники, как это делал Ельцин, для того чтобы сохранить основного претендента. Окончательный выбор будет сделан только после того, как определится кандидат, который сможет для политического класса стать новым воплощением статус-кво и одновременно докажет, что он не выпустит руль.

В любом случае разные кремлевские кланы, видно, надеются, что им удастся посадить на трон своего человека и им управлять. Такую же иллюзию питали многие кукловоды, пытаясь вырастить послушных лидеров. В свое время чилийские олигархи пригласили генерала Пиночета на роль президента с надеждой держать его на привязи - и как же они просчитались! Французский генералитет поддержал де Голля, полагая, что он продолжит войну в Алжире, и тоже ошибся. А как вляпался с Путиным Березовский - это уже хрестоматийный пример неправильной оценки диалектики власти! Не менее важен и вопрос о будущей модели власти в России. Теоретически возможен набор вариантов между двумя крайностями - правлением сильной личности и правлением сильной бюрократии. Нынешний президент представляет умеренный режим, построенный на компромиссе между президентом и аппаратом. Однако кризис способен вынести наверх более жесткого лидера. Хотя "левый поворот" с приходом к власти российского Перона сомнителен. Наш правящий класс предпочтет оберегать свои позиции при помощи лидера с правым уклоном, который так же, как и нынешний президент, должен быть гуттаперчевым. Можно не сомневаться в одном: какой бы сильный лидер ни пришел к власти в России, он постепенно окажется в зависимости от аппарата. Если только не рискнет обратиться к народу через голову политического класса. А это будет чистый, безо всяких бюрократических примесей, авторитаризм. И его содержание и судьба будут зависеть от того, с чем именно лидер обратится к народу. Но пока среди преемников Путина не видно таких, кто мог бы рискнуть пойти на такой шаг.

А что за судьба может оказаться у президента после того, как он покинет Кремль? Российская система устроена так, что не оставляет политических шансов для оставивших единственный значимый пост в стране. Путин - председатель доминирующей партии? Путин - глава правительства? Путин - глава "Газпрома?" Как все это мелко. Зачем человеку, еще недавно бывшему демиургом, суетиться в роли подручного своего бывшего подручного? Если только правящая команда не решится под конец расчленить верховную власть и лишить президентство его всемогущества. Но любое механическое разделение полномочий наверху без создания независимых институтов грозит вернуть страну в 1993 год и возродить смертельную схватку нескольких кланов. Вряд ли осмотрительный Путин не понимает последствий неосторожных манипуляций с такой тонкой материей, как власть. Если по минимуму, то было бы хорошо, если бы его миссией стало закрепление процедуры мирного ухода из Кремля в нормальную жизнь, начатой Горбачевым и продолженной Ельциным.

Я говорю о наиболее вероятном сценарии будущего при условии, что основные нынешние тенденции через два года сохранятся. А если нет? Поэтому можно поразмышлять и о других вариантах. Допустим, Путин остается на третий срок. Тогда Кремлю нужно будет придумать обоснование. Каким может быть это обоснование: угроза терроризма; очередная локальная война; активизация красно-коричневых; угроза безопасности Москвы и Питера; распад России? Любая из этих угроз заставит любого здравомыслящего человека задуматься, почему нынешний лидер, который пришел к власти под знаменем стабильности, не справился со своей задачей и опять претендует на власть? Если стабилизация не является беспроигрышным основанием для продления власти, тогда, может, попытаться сыграть на экономическом успехе? Но судя по тому, как снижается темп экономического роста, и экономический фактор не кажется бесспорным основанием для демонтажа Конституции.

Уверена, что Путин не может не понимать, что такой шаг поставит его в полную зависимость от бюрократически-силового окружения и сделает трудным не только общение с западным миром, которое он ценит, но и его будущий уход из Кремля. Ведь чем дольше остаешься в кремлевских стенах, тем труднее их покинуть. Поэтому полагаю - предположить, что Путин остается, значило бы оскорбить нынешнего президента недооценкой его интеллектуальных возможностей. Однако логика воспроизводства неопределенности заставляет обсуждать даже нерациональные с точки зрения нормальной логики варианты.

Еще два сценария. Первый: президент теряет контроль над политическим процессом и начинается борьба за престол, которая ведет к расколу политкласса и повторению ситуации 1999 года, когда ельцинской команде противостояла московская группировка Лужкова-Примакова. И второй: недовольное медлительностью и осторожностью Путина и его выбором преемника окружение решается на самостоятельную игру и выталкивает президента из Кремля. В людях из окружения президента вряд ли можно увидеть потенциальных заговорщиков. Но учтем, что единовластие, вынужденное делегировать полномочия фаворитам, заставляет их защищать свои места. Можно продолжить обсуждение иных вероятностей, в том числе и добровольный преждевременный уход Путина. Однако это все технологии воспроизводства власти. А пока для нас важен общий политический фон, от которого зависит выбор технологии.

В любом случае президент должен продолжать свою игру в недосказанность до конца. Ему нужно создавать видимость постоянного недоумения: то ли он уходит, то ли остается. Он должен еще год, а лучше полтора оставлять открытым вопрос о преемнике для того, чтобы его сохранить.

А что может произойти с политикой за пределами 2008 года? В ситуации внешнего благополучия и уверенности в том, что оно сохранится на ближайшие несколько лет, система может себе позволить продолжать в том же духе. Население не будет требовать обновления, ибо от добра добра не ищут. Но при хоть каких-то сомнениях - что Стабфонда не хватит для удержания спокойствия, что деловая активность не возродится, при признаках усталости населения от знакомых лиц система потребует смены символов и кадровых перетрясок. Для того чтобы сохранить власть, элите придется пойти по пути отрицания отрицания, пожертвовав авангардом. Первый путинский режим консолидировался через отрицание ельцинского режима власти, но в такой форме, которая дала возможность ельцинской команде уйти в тень. А постпутинский режим может оформиться по мере отрицания нынешней правящей команды. И чем больше появится трудностей, тем глубже должна быть самокастрация власти, оформляющей свое новое правление.

Может быть, мы напрасно нагнетаем страхи? Поживем - увидим: при отсутствии внутренних стимулов развития и при исчерпании источников восстановительного роста неумолимо начнется поиск виновных в стагнации, а затем и в кризисе. При отсутствии влиятельной оппозиции роль отвлекающей жертвы могут сыграть только сидящие у огня. Только они способны помочь новому правлению сбросить с себя ответственность за провалы и получить новую легитимацию. Силовики - главный либо придаточный член предложения? Возобладавшая в России консервативно-охранительная тенденция, конечно, связана с тем, что ядро российской власти составляют силовики, кстати, впервые в российской истории. Но связана только отчасти. Глубинные процессы, которые происходят в России, порождены не силовиками. Скорее российские силовики как явление стали продуктом эволюции российской власти.

Приход силовиков во власть укладывается в логику персонифицированной власти. Постсоветский режим уже дважды подходил к черте, когда был вероятен приход к власти бюрократически-силового блока - в случае победы Руцкого и Хасбулатова в 1993 году и Коржакова-Сосковца в 1996-м. Ельцин дважды предотвращал прыжок наверх бюрократов-силовиков, сумев в своем правлении сохранить потенциал для двух векторов - охранительного и реформаторского. Однако в итоге он же, стремясь гарантировать спокойную старость и безопасность своей семьи, собственными руками отдал власть представителям касты, которой никогда не верил и от прихода которой он эту власть защищал дважды. Путинская команда была призвана властью гарантировать ее завоевания. И она выполнила задачу, при этом усилив консервативные рефлексы власти.

Все это говорит о том, что персонифицированная власть, даже начавшая как реформаторская, в момент, когда начинает думать о выживании, неизбежно обращается за помощью к тем, в чьи функции входит охрана власти, то есть сама становится охранительной. Причем можно увидеть функциональные различия между, скажем, либералом Грефом и прагматиком Фрадковым, между силовиком Патрушевым и технократом Кудриным. Но системных различий между ними нет, коль скоро они работают на всевластие.

Признаю, что сам термин "силовики" условен и сами силовики - не монолит. Тот факт, что верхушка корпорации проявляет ненасытность, вряд ли может понравиться путинским силовикам, которые пытаются блюсти чистоту принципов. Манифест чекизма, выдвинутый одним из соратников Путина, Виктором Черкесовым, следует воспринимать как подтверждение того, что среди силовиков есть группы, которым не нравится бурная деятельность господ Заостровцевых, крышевание силовиками бизнеса и прямое участие в нем.

Упомянем и об отставном полковнике Квачкове, обвиненном в покушении на Чубайса. Квачков в разговоре с Прохановым открыто говорит о необходимости бороться с властью. Пока нет явных доказательств того, что в России формируется военная оппозиция власти (или я что-то упустила?). Вряд ли и чекистские Савонаролы поднимут бунт против чекистов-капиталистов. Но власть, ожидая поддержки от своих силовых структур, должна знать, что, строя политику на имитации, она не может иметь гарантий, что эти структуры будут действовать в иной логике. Корпорация "Спрут": готова ли она проглотить лидера? Возникает вопрос: не преувеличиваем ли мы влияние спецслужб на политические процессы в России? Так ли уж сильны Сечин, Виктор Иванов, Патрушев и их коллеги, как об этом говорит молва? Не будем гадать, что там за кадром, а посмотрим на то, что лежит на поверхности.

Объективно для России было бы полезнее, сумей силовики сформировать изолированную от общества и соответствующих соблазнов касту. Это был бы чистый эксперимент, который развеял бы иллюзии россиян относительно управленческих способностей силовых ведомств. Так, Россия уже поставила точку в эксперименте с генералами, результаты которого отбили у граждан желание видеть армию либо генералов во власти. Причем они сами - Лебедь, а затем Шаманов, Трошев, Пуликовский, Шпак - закрыли вопрос о политической миссии армии.

Что касается политической роли спецслужб в России, то нет признаков того, что российские силовики сумели создать спаянную команду преторианцев. Однако нужно обратить внимание на другое - на формирование системы взаимозависимостей не всегда по инициативе самих силовиков. Их нередко инициировали гражданские сегменты политического класса, включая в свои ряды представителей спецслужб, стремясь получить у них защиту либо из присущего российской элите чувства конформизма.

Инкорпорирование представителей спецслужб в региональные администрации, в руководящий состав бизнес-корпораций, телеканалов и печатных изданий - все это позволяет сделать вывод о формировании в России правящей корпорации, которая все больше усваивает силовой способ поведения для защиты своих интересов. На глазах возникает сетевая структура с невиданным бюрократическим, репрессивным и экономическим ресурсами, которая включает представителей разных социально-политических групп. Скажем, журналисты Пушков и Хинштейн гораздо активнее защищают интересы корпорации, чем иные силовики. Не силовик, а бывший диссидент Павловский, призывая к борьбе с "контрреволюцией", раздвинул рамки силового подхода к политике. В то же время некоторые высокопоставленные сотрудники спецслужб, такие, как бывший генерал ФСБ Кондауров, оказавшись по другую сторону баррикад, доказывают возможность эволюции силовиков в ином направлении. Впрочем, и деятельность самого Путина говорит о том, что возможен и лидер - силовик, который пытается удержаться на несиловой платформе.

Так что, зацикливаясь на Сечине и других кремлевских обитателях, мы забываем, что имеем дело с многослойностью правящего класса. Занимательно наблюдать, как самые разные люди: Чубайс и Кудрин, Рогозин и Бабурин, Жириновский и Зюганов, Пугачева и Говорухин (список можно продолжить, понаблюдав, кто появляется на российских телеканалах), - все они трудятся во имя самосохранения системы.

Причем корпорация сумела многое. Ей удалось заставить работать на себя самые разные ведомства, включая Генпрокуратуру, налоговые органы и, главное, судебную систему. Ей удалось то, чего не смог сделать Ельцин, - приручить Конституционный суд. Это подтвердило, что противостоять лидеру в момент революционных судорог легче, чем противопоставлять себя бюрократическому спруту.

Обратим внимание и на то, что в рамках бюрократически-авторитарного режима отношения между лидером и бюрократией всегда противоречивы. Между ними идет постоянное перетягивание каната. Справедливости ради признаем, что Путин с самого начала не проявлял чрезмерных авторитарных замашек. Нужно взглянуть на Лукашенко, Каримова и Саакашвили, чтобы понять, что такое действительно авторитарные амбиции. Путин же больше воспринимается как Уполномоченный правящего класса.

Сама правящая команда не заинтересована в сильном и полноценном лидере. Дела не меняет тот факт, что формально ординарцы выполняют указания президента. Но в их руках оказались необъятные административные рычаги управления лидером, в частности через составление президентского графика деятельности и встреч, через ограниченность его кадрового пула. Они используют недоверие Путина к несистемным людям.

В ситуации, когда корпорация вытеснила остальные политические силы, президент перестает играть роль арбитра, необходимую для его независимости. Даже при сохранении формального контроля лидера над государственными функциями он все больше приватизируется его командой. Спасение лидера - конфликты отдельных кланов, которые создают запрос на модератора. Однако мы знаем случаи, когда кланы объединялись для того, чтобы убрать лидера, переставшего их устраивать.

Добавлено 12.01.06 18:57:

Логика выживания все больше толкает правящий класс к прессингу. Его инициаторами нередко являются отнюдь не те, кто обладает реальной властью, а чаще всего прихлебатели и приживалы власти - перебежчики из других "политических семей", наконец, бывшие либералы и западники. Разрозненные факты свидетельствуют о формировании "синдрома устрашения", то есть осознанной агрессивности отдельных властных групп в целях воспитания у народа чувства страха либо просто для того, чтобы скрыть свою неуверенность. Напомню о репрессиях в Благовещенске, о чрезмерном наказании молодых лимоновцев, об удивительно слаженных избиениях поляков этим летом. Если подобные факты станут массовыми, мы сможем констатировать перерождение бюрократически-авторитарного режима в корпоративно-силовой режим. Этого, однако, пока не произошло. И вот что показательно: тяготение правящей касты, в первую очередь обслуживающего ее персонала, к силе и одновременно страх перед ее применением. Власть хотела бы ограничиться возможностью применить силу по отношению к обществу. Но она понимает, что бумеранг силы имеет тенденцию менять направление. Да, сам президент, видно, не хочет усиления силового рефлекса власти. Но ведь если наметился вектор, он может затянуть и колеблющегося президента.

Мощь и обреченность в одном пакете Формально Горбачев и Ельцин могут Путину только позавидовать: нынешний президент не только контролирует все властные ресурсы, опирается на общественную поддержку, ему еще повезло с нефтяными ценами. Он не вынужден, как его предшественники, постоянно доказывать собственное право на власть, оберегать ее от соперников, идти на унизительные сделки с бюрократией, военными либо олигархами.

И тем не менее второе путинское правление слишком уж напоминает второе ельцинское президентство - и по отсутствию стратегии, и по шараханьям, и по усилению роли фаворитов. И как когда-то Ельцин в Свердловске каждый раз красил забор перед приездом начальства, за что и был прозван Волшебник изумрудного города, так и Путин ограничился малярными работами. Его основной задачей стало - не раскачать ситуацию. И он с этой задачей пока справляется.

Казалось бы, власть и лидер сегодня могут ни о чем не беспокоиться. Все схвачено, и все под контролем. Но ведь не нужно читать Макиавелли для того, чтобы знать: потенциальные враги в своем лагере всегда гораздо опаснее открытых противников и от них не знаешь чего ожидать. И чем больше "своих" лидер соберет вокруг себя, чем большим количество минных полей он окружит Кремль, тем в большей опасности окажется. Ибо закрытый режим всегда провоцирует ожесточение борьбы за власть. А вчерашние "свои" ведут себя беспощаднее по отношению к своим благодетелям, особенно если чувствуют, что пора перескакивать в другую лодку. "Бойся своих" - это предупреждение Нерона его преемникам сохраняет актуальность для всех лидеров, которые полагаются на верноподданничество.

Есть еще одно следствие опоры лидера на лоялизм - неадекватные решения и откровенные провалы команды. Впрочем, это проблема любой власти. Никсон остался в памяти как президент, который привел с собой массу невежественных, но лояльных людей, не имевших управленческого опыта. Однако в Америке от критических ошибок аппарата и лидера спасает отлаженная система институтов.

В России такой подстраховки нет. Создается впечатление, что после каждого провала президентские подчиненные наглеют от безнаказанности. Почему Путин их терпит? Видимо, в силу разных причин: не любит перетряхивания кадров, не доверяет новым людям, не любит делать лишние усилия. А может быть, он понимает системность провалов - когда ошибки определяются не только качеством тех, кто принимает решения, но прежде всего правилами игры.

Причины политического вегетарианства Путина могут быть разные. Однако результат говорит о том, что президент предпочитает прощать провалы. Это превращает лоялизм в безответственность, а президент ее воспроизводит в ущерб собственному лидерству. Зурабов, Яковлев, Наздратенко, Дарькин, Бородин, Аяцков. А сколько других одиозных личностей остаются в кадровой обойме, подтверждая силу аппарата и слабость президента... Впору собирать музей восковых фигур под вывеской "Политический отстой". Все эти люди остаются в правящей элите, символизируя закон персонифицированной власти: "Соратник, который допустил промах, ценнее вдвойне, ибо уязвимее, а потому зависимее". Но лидеры, выучив этот закон, забывают другой: "Не верь своей тени". Что остановило либеральную волну Россия вошла в вираж, когда возможности для либерального сценария на ближайшие годы оказались минимальными в силу и внешних, и внутренних обстоятельств. Западный мир, доказавший превосходство своей цивилизации, входя в ХХI век, замешкался в растерянности, не зная, как отвечать на новые вызовы. Еще более важно то, что идеология либерализма переживает кризис, который заключается в неудаче поиска нового соотношения между свободой, равенством и справедливостью.

Свой вклад в "упрощение" либеральной демократии внесли постсоветские страны, разделившие выборы и конституционный либерализм (то есть верховенство закона и гарантии прав личности) и таким образом использовавшие демократию для построения недемократических режимов. Выдергивание отдельных принципов в целях обслуживания интересов власти в постсоветских государствах стало самым тяжелым ударом по либеральной демократии.

Наконец, есть еще два внешних фактора, затрудняющих новую волну демократизации. Первый - международный терроризм, который заставляет общества размышлять в первую очередь о безопасности. Это испытание даже для государств с прочными демократическими институтами, включая США и Европу. Для переходных обществ, к ним относится и Россия, такая дилемма еще мучительнее. Кроме того, необходимость поддержания мировой антитеррористической коалиции заставляет либеральные демократии сотрудничать с тоталитарными режимами, как это делают США, сотрудничая с Пакистаном и Саудовской Аравией. Второй фактор - проблема энергоносителей. Она заставляет страны-потребители относиться снисходительно к странам-поставщикам, среди которых преобладают отнюдь не демократические режимы.

Таков международный фон, который едва ли облегчает либерально-демократический ренессанс в России. Есть и внутренние обстоятельства, не способствующие этому. Во-первых, использование либеральной риторики нелиберальной властью. Во-вторых, неспособность либералов-демократов ельцинского поколения консолидироваться в качестве единой оппозиции власти. В-третьих, игнорирование российскими либералами проблемы равенства и справедливости (за исключением "Яблока"). В-четвертых, объективная сложность сочетания свободы, равенства и справедливости в обществе, в котором не завершены либеральные реформы и сильны традиции патернализма.

В-пятых, отметим отсутствие в российском обществе национализма, который идентифицировал бы себя через движение общества к Западу, как это происходило на Украине, в Прибалтике, Молдове и сейчас ощущается в Беларуси. В России национализм и державничество проявляют себя через отторжение от Запада и его идеологии. В-шестых, учтем фактор огромной территории, который делает невозможным включение этой территории в орбиту Европы. А именно интеграция в европейское сообщество является важнейшей гарантией успеха либерально-демократической трансформации. В-седьмых, Россия пока не справилась с имперским наследием. Европейская история знает несколько случаев, когда поражение в колониальной войне стало поводом для формирования более дееспособного режима (Португалия и Франция). Для России же Чечня является фактором, способным только усилить российский откат. В-восьмых, отметим сохранение атрибутов сверхдержавы и прежде всего ядерного фактора, которые оказывают блокирующее влияние на модернизацию, создавая иллюзию мощи, которой нет; позволяя России бездействовать, цепляясь за эфемерный статус. А теперь о технократах Ответ на вопрос, почему все не так с либерализмом в России, был бы неполным, если бы мы не подняли вопрос о социально-политической группе, которая подходит под определение "технократы". Такие группы имеются во многих странах - от Саудовской Аравии до Китая и от Сингапура до Аргентины. И в большинстве случаев они функциональны: препятствуют экспансии бюрократии и популизма одновременно. Но они могут играть конструктивную роль только при условии, если есть политические силы с развитым либерально-демократическим чутьем, которые смягчают социальную нечувствительность и чрезмерный менеджерский пыл технократов. Успех реформ Бальцеровича в Польше и Клауса в Чехии был гарантирован тем, что тамошние технократы действовали при наличии влиятельных демократических движений. Технократы без демократического прикрытия могут играть на стороне как авторитаризма, так и олигархии. В Чили, став инструментом олигархии, "чикагские мальчики" сыграли решающую роль в перевороте, приведшем к власти Пиночета, и затем начали успешно работать под его командой уже против олигархии.

В постсоветской России технократы в условиях слабости демократического движения стали политиками и не только создали рынок, но и поспособствовали, как подметил Явлинский, формированию олигархического капитализма. Фактически российские технократы остановились на разгосударствлении собственности, этим их либерализм был исчерпан. Какова роль технократов сегодня? Речь идет о двух группах, впрочем, связанных друг с другом: технократах в правительстве (связка Греф-Кудрин) и технократах, объединенных под крышей СПС. В ситуации, когда власть взяла курс на выживание, правительственные технократы превратились в дымовую завесу, используемую силовой бюрократией в собственных интересах. А технократы под крышей СПС являются рудиментом, оставшимся от ельцинской эпохи, когда технократы еще имели модернизационный заряд. Сегодня партийные технократы, возможно, вопреки воле части из них превратились в подразделение партии власти, риторически заполняя либеральную нишу. Наличие в России правительственных и околоправительственных технократов, использующих либеральную фразеологию, - одна из причин, которая объясняет, почему в России нет реального либерального движения.

Возрождение либерализма как идеологии и либеральной демократии как политического движения невозможно без обсуждения ущербности либерализма технократов. При этом, возможно, часть из них окажется способной включиться в новое общедемократическое движение. Сотрудничество оппозиционно настроенных технократов из СПС (здесь поведение Никиты Белых внушает надежду) и "Яблока" на выборах в Московскую Думу говорит о возможности подобного сценария. Однако шансы формирования в России полноценного конституционно-правового либерализма будут обречены, если этот процесс опять возглавят системные силы - технократы или прагматики. Выплывет ли Россия в одиночку? Уходящий год обозначил не только вектор в международном самоопределении России, но и принципиальные проблемы, с ним связанные. Ни Россия, ни Запад уже не рассуждают о том, какова будет степень интегрирования России в западное сообщество. Хотя при Ельцине и раннем Путине обе стороны не исключали частичного включения России в структуры западного сообщества либо закрепления России в роли ассоциированного партнера Запада. Сегодня Россия пытается перенести свою гибридность во внешнюю политику, то есть стремится совместить партнерство с западным сообществом с укреплением державного статуса, который предполагает ее самодостаточность. Запад принял эту самоидентификацию России, рассматривая ее как партнера и соперника одновременно, даже подыгрывая России в признании ее амбиций в обмен на сотрудничество в сфере безопасности и энергетики. Результат сделки "символы в обмен на компромиссы" - участие России в "восьмерке" и ее грядущее председательство в ней, совместные "пространства" сотрудничества России и ЕС.

Однако практически осуществлять модель партнерства-соперничества оказалось исключительно трудно. События на Украине стали первым открытым конфликтом России и Запада на постсоветском пространстве, который продемонстрировал, насколько Россия и Запад несовместимы по способу упорядочивания. Подчеркну, в период оранжевой революции Россия столкнулась с Западом не столько из-за геополитики, сколько в силу цивилизационных и системных различий. Правда, эти же события подтвердили и то, что Россия не готова к прямой конфронтации с Западом. Модель "партнер-соперник" начала подвергаться испытаниям не только на постсоветском пространстве, но и за его пределами. Попытки Москвы стать защитником Ирана, Сирии от давления Запада подтвердили растущую самоуверенность России во внешней политике. Но эти попытки показали и нечто более серьезное - различия между Россией и Западом в восприятии не только демократии, но и путей обеспечения стабильности и безопасности в мировом измерении.

Запад, утомленный российскими поворотами, равнодушно взирает на самовыталкивание России за пределы орбиты западного сообщества. К настоящему моменту обеим сторонам стало очевидно, что есть как минимум четыре причины, которые делают невозможным закрепление России в качестве последовательного партнера Запада. Во-первых, российский политический класс не готов принять гегемонизм США (это сделали, пусть и со скрежетом, атлантические союзники), что означало бы отказ от державничества как средства консолидации российской элиты. Во-вторых, Россия стремится доминировать на постсоветской территории, и это естественно, если учитывать, что такое влияние - часть ее самоидентификации. В-третьих, Россия и Запад не только сохраняют различные ценностные системы, но Москва все активнее использует традиционализм в целях укрепления политического режима. В-четвертых, западное сообщество поглощено разрешением собственных проблем и не рассматривает Россию как мировой вызов.

Сергей Караганов так определил внешнеполитический гибрид, который взяла на вооружение Москва: "Вместе с Западом, но своим путем". Это определение передает смысл российских усилий перенести свойственную России несовместимость принципов во внутренней политике в сферу внешней политики. Выборы и единовластие так же сочетаются друг с другом, как "идти с Западом, но другим путем"!

Ни российский президент, ни значительная часть политического класса, однако, не желают чрезмерного дистанцирования от Запада. Однако все труднее не замечать различие траекторий России и Запада в мировой политике. Здесь Россия преследует статус-кво, то есть ту же цель, что внутри страны, пытаясь сохранить как можно дольше остатки прежней международной системы.

Напротив, США и ЕС стремятся к новому мировому порядку, хотя у них и нет пока единства взглядов относительно того, каким он должен быть. Америка, будучи максималистом, является основным возмутителем спокойствия в мире. Правда, сегодня тот случай, когда США приблизились к порогу своих возможностей, о чем свидетельствует иракский тупик. Европа также стремится к новой модели и общества, и мирового устройства. Европейская "плоская" модель международных отношений, ориентированная на согласование интересов, отличается от американской мировой "вертикали". Но в силу общности принципов построения западных обществ эти несовпадения в подходе к мировому порядку не выходят за пределы взаимного раздражения. Россия же оказывается страной, которая стремится законсервировать нынешнюю ситуацию до тех пор, пока не ощутит себя достаточно сильной для того, чтобы активно участвовать в создании новой системы. И поэтому Россия возвращается к привычной для нее консервативно-охранительной функции. Но на этот раз Россия пытается отстаивать мнимую альтернативу, не обладая ресурсами для ее осуществления.

Есть еще одна страна, заинтересованная в статус-кво, - Китай, который также готов к консервации ситуации, пока не накопит достаточно сил для прорыва. И здесь интересы России и Китая временно совпадают. Однако в дальнейшем возвышение Китая неминуемо изменит мировой баланс сил, что затронет и Россию, и - не исключено - самым неблагоприятным для нее образом. Россия определяет свой внешнеполитический гибрид как многовекторность. И она расшифровывается просто: "С кем хочу, с тем и дружу!" В сравнении с примаковской многополярностью, которая замахивалась на превращение России в центр мировой коалиции, альтернативной Западу, новый курс куда реалистичнее. Но и многовекторность грешит отсутствием видения перспективы. Пока у России имеется потенциал для самостоятельной роли. Но этого потенциала недостаточно для того, чтобы самостоятельно справиться с глобальными и внутренними вызовами. Тем более что в условиях цивилизационного разрыва между западным сообществом и исламским миром пытаться быть кошкой, которая гуляет сама по себе, долго не получится. Придется выбирать.

Сейчас российский политический класс не задумывается, сколь абсурдными выглядят его действия. Если Москва разрабатывает "дорожные карты" по сближению с Европой, то почему надо рассматривать движение Украины в Европу как враждебное? Если Россия готовится стать председателем "восьмерки", то с какой стати обвинять Запад в подрыве целостности России? Если США являются партнером России по антитеррористической коалиции, то зачем требовать, чтобы американцы убрались из взрывоопасной Средней Азии?

Список подобных противоречий можно продолжить. Они - результат тактики "двух уровней", которую Россия осуществляет в отношении Запада: мы сотрудничаем с вами в решении международных проблем, но боремся с вашим влиянием внутри страны. Последним примером такой тактики стало одобрение в Думе в первом чтении поправок в закон о некоммерческих организациях, который, в частности, имеет целью вытеснение западных неправительственных организаций из России. И самое пикантное - принятие этого закона готовится перед саммитом "восьмерки". Правда, после неожиданно жесткой критики Запада и даже увещеваний Буша президент Путин предложил смягчить регистрационную норму законопроекта, ограничивающую деятельность зарубежных НКО, тем самым подтвердив, что ссориться с Западом он не намерен. Но одновременно президент показал, что не намерен и оставлять бесконтрольным западное финансирование даже невинных проектов. Путин оставил в силе ряд механизмов регулирования деятельности НКО, которые можно вводить в действие по желанию властей, словом, вводя гражданское общество в ритм жизни "по понятиям".

Между тем, выходя из сферы западного притяжения, Россия вовсе не укрепляет свой суверенитет, а попадает в сферу притяжения других мировых субъектов. Уже сейчас Москва весьма активно участвует в осуществлении китайских интересов, укрепляя ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), которую китайцы используют для экспансии в Центральную Азию и противоборства с США. Летние маневры Китая и России - пример того, насколько высок класс китайской дипломатии, которая заставила Кремль таскать для Пекина каштаны из огня. Ведь Россию уговорили "маневрировать" в ситуации ухудшения китайских отношений сразу с Японией, Южной Кореей и США; в момент, когда Пентагон заявил, что считает Китай потенциальной угрозой, и начал давить на все страны, требуя прекратить военные поставки китайцам. И в этот момент Россия протягивает Пекину руку и дает китайцам возможность использовать себя для шантажа Вашингтона и своих соседей - какое благородство! В итоге Китаю удалось повысить свои ставки в диалоге с Америкой, озабоченной и сдерживанием Китая, и сотрудничеством с ним. А что получила Россия, кроме усиления подозрительности Белого дома, непонятно. Стать тигром, наблюдающим за возней обезьян, - мечта любой дипломатии. Но, увы, в данной ситуации роль тигра России не досталась. Как Россия остается жить в СССР Российская реакция на ее ближайшее зарубежье показывает, что оно остается для Москвы сферой ее внутренней политики. Наш политический класс продолжает рассматривать новые независимые государства (возможно, за исключением Прибалтики) как сферу своего влияния, как территории с ограниченным суверенитетом. Влияние на ближайшее зарубежье остается инструментом консолидации политической элиты и фактором укрепления российского государства. И даже либералы не могут вырваться из этой западни - отсюда и "либеральная империя" Чубайса, и ревность в отношении Грузии, и смешанные чувства по поводу Украины. И в этом мы видим, как трудно преодолеть инерцию политической памяти и примириться с собой в усеченном виде.

Путин в 2004 году заявил, что России нужно избавиться от стремления к монополии внутри постсоветского пространства. Но осуществить это пожелание на практике оказалось нелегко. Реакция Москвы на Грузию, Украину, Молдову продемонстрировала, что самостоятельное движение любого постсоветского государства на Запад расценивается Москвой как проявление антироссийской позиции. Внешний прагматизм Кремля, который Путин так долго создавал, разбился вдребезги, не сумев пережить испытания цветными революциями. Имперско-державный синдром российской элиты проявляется не только в приоритете территории и силы в политическом мышлении, но и в интуитивном восприятии ею постсоветского пространства в качестве новой формы существования России. При таком подходе, конечно, реальное партнерство России с Западом немыслимо. Особенно если Запад будет считать, что обладает правом иметь отношения с новыми независимыми государствами в обход России. Демократизация России невозможна при сохранении собственнического взгляда на постсоветское пространство, которое оказывается препятствием для трансформации России. Существование СНГ будет отчуждать Россию от Европы до тех пор, пока в России не возобладает идея о том, что движение бывшего СССР к Западу выгодно самой России. А пока этого не произошло, экспансия Запада на постсоветское пространство (американские базы, западные инвестиции, строительство нефтяных трубопроводов в обход России, попытка принять участие в разрешении замороженных конфликтов) будет вызывать у российского политического класса ощущение осажденной крепости.

Сергей Лавров в Казани провозгласил новый поворот в российской политике по отношению к СНГ, который должен усилить влияние России на новые независимые государства. Однако перипетии с переговорами по газовым тарифам между Москвой и Киевом показали, что речь идет все о том же: как использовать энергию в качестве средства давления на соседей. Хотя пример той же Украины должен нам напомнить, что газовые поставки по дисконту лояльности не гарантирует.

Понятно, что переход на мировые тарифы в отношениях с Россией поставит ее соседей в исключительно сложное положение. Но чем быстрее это произойдет, тем скорее Россия и новые независимые государства начнут относиться друг к другу как к суверенным государствам, а следовательно, начнут преодолевать комплексы по отношению друг к другу. Но, оказывается, российским соседям тоже сложно выбраться из западни, которую можно назвать "лояльность в обмен на дешевый газ". Так, сейчас Киев, требуя рыночный тариф за транзит российского газа по своей территории и одновременно "мягкую" цену за свой отбор газа, создает двусмысленную ситуацию, искушая Москву возвращением к политике кнута и пряника. Однако резкая форма перехода от лоялизма к рыночным отношениям, которым пригрозила Москва Киеву и которая является наказанием Ющенко за самостийность, может лишь усилить антироссийские настроения в украинском обществе и заставить все политические силы в этой стране, включая любимого Кремлем Януковича, использовать эту карту в борьбе за власть.

А пока даже страны, декларирующие лояльность Москве, пытаются найти противовес российскому влиянию: Азербайджан ведет переговоры об американском участии в обеспечении безопасности Каспия. Казахстан ищет пути экспорта своего сырья в Китай либо в Турцию. Астана и Бишкек получают вооружение от Китая.

Но еще больше Россию должны беспокоить партнеры по СНГ, которые смотрят на Россию как на своего рода крышу. Пример узбекского лидера Каримова, неожиданно воспылавшего любовью к Москве, которую он долго игнорировал, показателен. К России возвращаются режимы, которые боятся потерять власть. Россия перестала играть роль мирового жандарма с приходом Горбачева, и сегодня впервые возникают импульсы - как внутри, так и вне России, которые толкают ее к этой роли, пусть и в масштабе бывшего СССР. По крайней мере уже есть два лидера, нуждающихся в защите Москвы, - Лукашенко и Каримов. Москва начала примеривать на себя роль защитника режимов-изгоев. Это может иметь катастрофические последствия и для ее международной роли, и для ее модернизации. Причем ирония заключается в том, что чем больше Россия поддерживает начавшие шататься либо коррумпированные и непопулярные режимы, тем активнее она формирует антироссийские настроения в странах, которые таким образом хочет удержать в объятиях.

Внешнеполитический курс новых независимых государств, выбравших западный вектор, вполне ожидаем: они постараются в той или иной форме интегрироваться в европейские структуры. Нынешний кризис ЕС замедлил европейскую интеграцию. Но в том, что в структуры Европы будут втянуты Украина, Молдова, а затем и Беларусь, сомнений нет. Даже лояльные России армяне согласно опросам 2004 года в большинстве заявили, что вступление в ЕС предпочтительнее членству в СНГ, и высказались за более тесные отношения Армении с НАТО. Вопрос лишь во времени, в очередности и форме вовлечения новых независимых государств в сферу влияния Европы и Запада. Разумеется, для России важно, произойдет это через структуры НАТО (что было бы нежелательно) либо ЕС. И сам этот процесс станет новым испытанием для российско-европейского диалога, равно как и для эволюции российской власти.

А тем временем России придется по-новому взглянуть на свои интеграционные планы внутри пост-СССР. Так, если Россия вступит в ВТО, к чему стремится, ей придется отложить интеграционные проекты с Беларусью и Казахстаном. Последняя инициатива с созданием в Киеве Сообщества демократического выбора, в которое вошел целый ряд новых независимых государств, - очередное предупреждение Москве о том, что нужно искать иные формы влияния на окружающее пространство. Чем сильнее Кремль выкручивает руки соседям, тем активнее он заставляет их искать поддержки на Западе. Так, прессингуя сейчас Молдову (даже отключая молдаванам энергию) с целью заставить ее остаться в российской сфере влияния, Москва может добиться только одного - толкнуть эту страну в объятия НАТО, к чему Кишинев до недавнего времени был совершенно не готов.

Более того, соседние государства уже не опасаются проявлять самостоятельность. В частности, Украина выдвинула свой план разрешения приднестровского конфликта, таким образом посягнув на российскую роль арбитра. И России придется либо присоединяться к этим инициативам, либо смириться с потерей инициативы на пространстве, которое она все еще считает своим, но которое все больше оказывается чужим. Россия и Европа: обреченные на вынужденное сожительство Россия и Европа продвинулись довольно далеко в достижении взаимопонимания по принципиальным вещам: с одной стороны, они продемонстрировали признание факта разности, но с другой - согласились имитировать сближение, выражением чего явилось принятие "дорожных карт" по нахождению общих точек в четырех "пространствах". Это признание того, что сейчас ни у той, ни у другой стороны нет ни стратегии, ни желания выйти на новый уровень отношений. Впрочем, имитация в данной ситуации - не худший вариант. Она говорит о том, что обе стороны не хотят и дистанцирования, которое бы стало необратимым.

Россия и Европа вынуждены садиться за стол и разговаривать - слишком многообразны их взаимные интересы. Это подтверждает хотя бы тот факт, что 48% российского товарооборота приходится на Европу, а треть ее потребностей в газе покрывается "Газпромом". Правда, Москве и Брюсселю трудно скрыть взаимную неприязнь. Однако Путин научился строить отношения с Европой на двусторонней основе. Партнерство Москвы с Римом и Берлином помогли России отстаивать свои интересы, что явно подрывает попытку Брюсселя сформировать единую внешнюю политику ЕС. Кремлю даже удалось совершить кульбит высшей сложности - использовать старую Европу в лице Германии для того, чтобы наказать Польшу, Балтию, а заодно и Украину за отступничество, отлучив эти страны от будущих транзитных газовых доходов. А назначение Шрёдера в качестве председателя комитета акционеров (NEGP), оператора Северо-Европейского трубопровода, говорит о новом успехе кадровой политики Кремля по кооптации европейских политиков. Правда, судя по шуму, который поднялся в Германии, немцы не доросли до понимания персонифицированных форм российско-германского сотрудничества. Но если опыт удастся, Путин на саммите "восьмерки" сможет предложить коллегам должности в советах директоров остальных российских компаний, что решит проблемы в отношениях России с Западом на ближайшие годы.

Можно ощутить и тихое злорадство российской элиты по поводу поглотивших Европу в последнее время проблем, которые воспринимаются в Москве как свидетельство европейского кризиса, из которого та еще долго не выползет, а потому будет сидеть тихо. Сами европейцы другого мнения. Как заметил Доменик Моиси, "Европа взяла паузу внутри, а не вовне". Европейцы будут пытаться активизировать свое присутствие на территории бывшего СССР. Уже сейчас ЕС рассматривает это пространство как свое ближнее зарубежье, проявляя все больший интерес к доступу к Каспийскому и Черноморскому бассейнам, к Кавказу и Средней Азии. Россия поздно заметила возникновение новой Европы из бывших советских сателлитов, которая пытается заставить Брюссель сформировать более энергичную политику на Востоке.

Сможет ли Москва по-прежнему нейтрализовывать Европу, играя на двусторонних отношениях? Ключевой для России является Германия. Конечно, для Путина уход Шрёдера - огромная потеря. Захочет ли Ангела Меркель сохранить с Россией особые отношения, как того хочет немецкий бизнес, мы скоро увидим. Но в любом случае вряд ли госпожа Меркель пойдет на такие компромиссы с Москвой, на какие шел ее предшественник. Сомнительно, что для Москвы могут быть полезными отношения с преждевременно "охромевшим" Шираком. Что касается Лондона, то время дружбы Блэра и Путина безвозвратно прошло. Оно омрачено делом Закаева и другими примерами неготовности Лондона пойти Москве на уступки в щепетильных вопросах. А дружба с европейским паяцем Берлускони - и вовсе дурной тон. По-видимому, прав Андрей Загорский, который определяет отношения России с Европой на ближайшую перспективу как отношения "ограниченного сотрудничества и эпизодических конфликтов". Можно было бы и успокоиться относительно старой Европы, которая хотя и смотрит на Россию с тяжелым чувством, но сохраняет любезность. Но с новой Европой у России явно несовместимость. Наибольшую аллергию у Москвы вызывает фактор Польши, которая пытается играть роль миссионера на бывших советских территориях. Если Брюссель предпочитает быть осторожным, то можно ожидать, что Вашингтон поддержит самоуверенность поляков. Конечно, Польша в роли миссионера не может вызвать в Кремле добрых чувств, о чем свидетельствовала антипольская истерия в Москве этим летом. Кстати, если Кремль был недоволен Квасьневским, то после победы Качиньского нам придется иметь дело с искренним польским националистом в кресле президента. Но раз Россия и впрямь пытается укреплять отношения с Европой, Кремлю придется смириться с тем, что дорога в Брюссель будет вести не только через Берлин и Париж. На этом пути обязательно окажутся Варшава и, возможно, Прага, Будапешт и другие столицы бывшего Варшавского пакта. США и Россия: между идеализмом и Realpolitik Москва и Вашингтон очертили поле, за границы которого обе стороны пытаются не выходить. Внешне все, как и прежде: дружеские рукопожатия лидеров и знакомая триада в повестке дня российско-американских отношений: международный терроризм, ядерное нераспространение, энергодиалог. Но это впечатление разрушила российская продажа Ирану зенитных комплексов "Тор", которая не только заставила Вашингтон побледнеть, но и продемонстрировала весьма легкомысленное отношение России к собственной безопасности. Только дело в том, что вежливые улыбки - компенсация отсутствия прогресса по всем трем пунктам повестки дня. Создается впечатление, что есть микроскопическое продвижение во взаимопонимании по вопросу ядерного статуса Ирана. Видно, Москва всполошилась, что Иран зашел слишком далеко в противостоянии с Западом. Самая же популярная тема - сотрудничество с США в сфере энергетики - заморожена, и в первую очередь потому, что Россия не позволит американским компаниям претендовать на серьезные ставки в освоении российских ресурсов и их транспортировке.

Россия и Америка остановились на черте взаимной подозрительности, которую обе стороны пытаются закамуфлировать. Задействованы мощные дипломатические машины, которые должны показать: отношения Москвы с Вашингтоном важны, и в этих отношениях что-то происходит. Хотя в действительности для США они менее важны, чем отношения с Мексикой, и в них ничего особенного для Вашингтона не происходит. Как констатируют американские аналитики Макфол и Голдгайер, России вообще нет в приоритетах внешней политики Буша. А спорадическое внимание, которое Вашингтон время от времени оказывает Москве, скорее играет роль психотерапии для нашей политической элиты. Если в рамках российско-европейских отношений есть масса конкретики, то отношения между Россией и США, кроме геополитики, не имеют социально-экономического контекста. Впрочем, американцы еще колеблются в восприятии России. Наиболее терпеливые считают, что нужно делать акцент на том, что нас сближает. "Мы понимаем, что совершенствование демократии - постоянная задача, которая никогда не может быть полностью выполнена", - уговаривает сам себя Томас Грэхем, представитель Белого дома.

Но в американской администрации есть и те, кто настаивает на более жестком отношении к России и на попытках сдержать как ее откат, так и ее новую экспансию на постсоветское пространство. Эта дифференциация позиций отражает дискуссию в американском сообществе между сторонниками политики баланса и невмешательства во внутренние дела других государств, с одной стороны, и либерал-интервенционистами, которые заражены идеей поддержки демократии в глобальном масштабе, с другой. Существование такой дискуссии создает возможность для маневра Москвы в осуществлении ее тактики "двух уровней" - партнерство с США и одновременно противодействие американским попыткам влиять на пространство бывшего СССР.

Обе стороны уже не могут скрыть крена в сторону взаимного сдерживания. "От Черного моря до Памира на наших глазах формируется зона российско-американского соперничества. Это соперничество во многом асимметрично: интересы сторон, их ресурсы и ставки, которые они готовы сделать, сильно различаются. Однако соперничество не только вполне реально, но и однозначно доминирует, оставляя все меньше пространства для сотрудничества", - предупреждает Дмитрий Тренин. Россия не скрывает стремления вытеснить США с территории бывшего СССР. Использование ШОС для выталкивания американцев из Средней Азии - лишь одно направление политики по сдерживанию американского глобализма. В самой российской элите какое-то время еще сосуществовали два подхода к обеспечению стабильности в пост-СССР. Один подход можно условно назвать российской "Доктриной Монро", и он заключается в стремлении Москвы нести полную ответственность за этот регион. Сторонники второго подхода признают, что сил у России недостаточно. Чтобы заполнить вакуум, нужно сотрудничать с Западом, в первую очередь с Америкой. США и Россия даже одобрили Совместную декларацию от 24 мая 2002 года о новых стратегических отношениях, в которой признали наличие общих интересов в обеспечении стабильности Средней Азии и Южного Кавказа. Но сейчас повеяли другие ветры.

Россия выбрала вариант, который считает вариантом "Доктрины Монро". Правда, на практике Москва, пытаясь возродить роль гегемона, может оказаться в роли младшего партнера, но отнюдь не Вашингтона. Бжезинский, которого мы не любим за жесткость по отношению к нам, предупреждал: "Соперничество с Америкой бессмысленно, а союз с Китаем будет означать подчинение России". Кажется, мы не вняли его предостережениям.

А каков ответ Америки? Она делает вид, что считает российскую игру мускулами игрой в самоутверждение и демонстрирует благожелательность. Так, Вашингтон явно намерен делать все, чтобы с дипломатической точки зрения будущий саммит в Питере был для Путина успешным. Психологически это правильный подход, ибо чем меньше комплексов у российского политического класса, тем легче сохранять переговорные отношения с ним. Кроме того, открытое давление на российских лидеров не всегда приносит ожидаемые результаты, а чаще всего заставляет их обращаться к антиамериканской риторике для укрепления своих позиций. Но иллюзий питать не нужно: настроения в отношении России в американском истеблишменте эволюционируют в сторону все большей подозрительности. Как бы там ни было, прагматическая Америка в политике по отношению к России будет пытаться найти равновесие между сдерживанием и сотрудничеством. Не исключено, что американцы переведут свои отношения с Россией в режим "взаимных обязательств", перейдя к дипломатии более наступательного характера. Это может означать примерно следующее: "Вы хотите стать членом ВТО, вы ожидаете американских инвестиций и т.д.? Хорошо, мы вам поможем, но если вы согласитесь разговаривать по следующим вопросам". В рамки тактики взаимности может быть включен пакет экономических, внешнеполитических и политических тем для обсуждения. Можно ожидать, что Вашингтон, не загоняя Путина в угол и не критикуя его политику открыто, будет усиливать нажим в своей закулисной дипломатии. Но аккуратно, чтобы не осложнить для США обсуждение с Россией вопросов, имеющих значение для американской безопасности.

А пока Конди Райс в своих поездках по Средней Азии проверяет привлекательность российской "Доктрины Монро" и присматривается к китайскому фактору. Дипломатические перевоплощения Назарбаева и Бакиева говорят о том, что они очень хотели бы избежать объятий лишь одного гаранта стабильности. И желали бы сохранить хорошие отношения со всеми сразу, но прежде всего с Америкой. Нет никаких сомнений, что такова мечта всех лидеров Средней Азии, включая и Каримова.

Какой бы ни была динамика перетягивания каната между Вашингтоном и Москвой, она мало влияет на взаимопонимание рядовых граждан обеих стран. В рамках российско-американских отношений, которые концентрируются на отношениях властей, нет таких проектов, которые бы показали населению обеих стран, что эти отношения для них важны. А без подобного социального контекста дипломатии вряд ли удастся удержать Америку и Россию в поле взаимного интереса. Его отсутствие вряд ли компенсируют саммиты и другие игры элит в обеих странах, пытающихся реализовывать собственные интересы. Все хорошо, прекрасная маркиза! Мир перестал говорить о российских реформах. Мир размышляет о том, насколько стабильна Россия и не устроит ли она фейерверк, пока мировое сообщество отвлеклось на решение своих проблем. Россия скорее всего сюрпризов до конца путинского срока не преподнесет. Радикальная оппозиция говорит, что все может обрушиться гораздо раньше? Давайте в таком случае разложим это все по полочкам.

Имеется ряд обстоятельств, которые сохраняют российское общество в состоянии полудремы. Во-первых, цена на нефть - по-прежнему ключевой фактор стабильности. Во-вторых, в стране продолжается экономическое оживление, которое поддерживает позитивный тонус части общества. В-третьих, народ не вышел из усталости от предыдущего этапа и не готов идти на улицы (только 29% россиян, как говорит Левада, допускают возможность акций протеста). В-четвертых, люди разочарованы в существующей оппозиции как слева, так и справа и не спешат ее поддерживать, ожидая появления новых лиц. И, кстати, замечу, что голоса, полученные на выборах в Московскую Думу Ильей Яшиным и Жанной Немцовой, являются тому подтверждением.

В-пятых, имеет значение и то, что нынешний режим пытается инкорпорировать лозунги и идеи, выхваченные у оппозиции. В-шестых, власти удается кооптировать всех более или менее влиятельных и известных персонажей - от Калягина до Розенбаума. Потеря интеллигенцией оппозиционности - отдельный сюжет. Но факт остается фактом - в обществе нет будирующего фермента, которым была советская интеллигенция и советские диссиденты. В-седьмых, отметим относительную мягкость режима, которая позволяет выживать несогласным, и это тоже нейтрализует напряжение. В-восьмых, политическим технологам удается создавать для элиты искушение близостью к власти и заполнять политический вакуум шлаками, ограничивая шансы для формирования живых социальных и политических движений. В-девятых, Кремль постоянно готов к реагированию на колебания настроений. Подтверждением является поворот президента к социальной политике. Речь, видимо, идет не только о перехвате идей левой оппозиции, но и о понимании, что с игнорированием бюджетников пережали.

Словом, российской власти сегодня феноменально везет, в том числе и с фактором неизбежности, когда после революционных потрясений наступает этап стабилизации и даже реставрации. Но маятник рано или поздно вновь приходит в движение. А теперь о том, что все относительно Все бы ничего, если бы можно было забыть о системных факторах, которые подрывают безмятежность. Я назову лишь три фактора подрыва. Первый - конфликт между персонифицированной властью и ее демократической легитимацией, которая ставит под вопрос самовоспроизводство этой власти. Второй фактор - стремление власти обеспечить статус-кво при одновременном перераспределении ресурсов, которое неизбежно меняет баланс сил. Третий фактор - сохранение системы за счет циклического сброса режима, что, в свою очередь, вызывает пертурбации.

Обратим внимание и на то, как работает закономерность непреднамеренных обстоятельств. Возьмем Общественную палату. Ее появление свидетельствует о поиске властью новых форм отвлекающего маневра. Если коротко, то мы имеем дело с институционализацией лоялизма. И это вполне технологичное решение, если говорить о потребностях ситуативной государственности. Правда, можно ощутить, что часть членов палаты пытается совместить лоялизм с сохранением хотя бы видимости свободы мнений. Об этом свидетельствует требование Общественной палаты, направленное в адрес Думы, не спешить с принятием поправок к закону о некоммерческих организациях, который перекроет воздух для гражданского общества. Но не будем чрезмерно обольщаться по поводу строптивости нового органа. Скорее всего она санкционирована и служит поводом для утверждения Общественной палаты в качестве якобы независимого актора. Посмотрим, насколько власть готова сохранить разномыслие в своих предбанниках. Но в любом случае перед властью возникает дилемма: имитация должна выглядеть правдоподобно; но чрезмерная правдоподобность разрушает замысел.

Сам же факт строительства серии имитационных органов означает обеспокоенность власти тем, что может произойти в обществе. Однако чем активнее власть пытается создавать виртуальное гражданское общество, тем вероятнее выход части реального общества за пределы легального поля. Причем условием стабильности общества и государства является структурированная и включенная в систему оппозиция. И напротив, оппозиция, вытесненная в гетто, всегда непредсказуема и антисистемна. Между тем 61% опрошенных россиян хотят иметь оппозицию (только 25% относятся к ней негативно) и 47% россиян считают, что ее в обществе нет (30% - что есть). Это означает, что народ ждет появления влиятельных оппонентов власти.

Нацболы - первый звонок, возвестивший начало эпохи несистемной политики, которая наступает, если общество недовольно системной политикой. И дело не только в угрозе очаговой уличной стихии, а в новых механизмах формирования этой стихии, которые демонстрируют такие разные страны, как Сербия, Украина, Франция, Бельгия и Китай. Я говорю о возможности внезапного возгорания протеста, организованного при помощи новых технических средств, в первую очередь SMS-сообщений и интернета. Для того чтобы вывести на улицу несколько тысяч не знакомых друг с другом людей, теперь не нужно ни партий, ни телевидения, ни лидера. Нужно лишь послать призыв во всемирную паутину. И как же будет созданная Кремлем тяжеловесная машина, которая по замыслу должна предотвращать организованный протест, справляться с неструктурированной стихией?

Да и в целом возникает впечатление, что Кремль консультируют политологи, которые полагают, что мир застыл на отметке 70-80-х годов. Политика как общественное явление сегодня меняет формы, приспосабливаясь к более пластичному миру. Так, на глазах теряют значение партии, профсоюзы и массовые движения, и все очевиднее возрастающая роль групп интересов. "Эпоха партий завершилась", - провозгласил Фердинандо Кардосо, может быть, несколько преждевременно. Но нам нужно быть готовыми к тому, что групповые интересы будут пытаться искать выход помимо официальных каналов либо приспосабливая официальные институты под свои нужды.

Есть, однако, и еще более тревожная тенденция: я имею в виду эволюцию постсоветской системы на Северном Кавказе, где она приняла экстремальное кланово-авторитарное выражение и держится на федеральных штыках и дотациях. Москва оказалась заложником местных царьков типа Рамзана Кадырова и других султанистских режимов, которые, сбрасывая всю ответственность на Центр, тем самым только усиливают в регионе антироссийские настроения. Идея Козака о введении внешнего управления дотационными республиками - признание безысходности ситуации. Не исключаю, что в случае возгорания Кавказа Москва будет вынуждена вводить там чрезвычайные механизмы управления, ибо российская государственность не содержит иных механизмов ответа на подобного рода вызовы. Это будет, конечно, последним ударом по Федерации и может оказаться самоподрывом государственности, которая строит себя на имитации. Упомяну и о том, что ситуативные факторы, которые сегодня работают на стабильность, завтра могут заработать в ином направлении. Возьмем нефть как источник спокойствия. Тем, кто уповает на ее стабилизирующую роль, советую почитать "Добычу" Даниеля Ергина, в которой объясняется периодичность обвала нефтяных цен и говорится, что за этим неизбежно следует.

А вот другой инструмент умиротворения - формирование политических клонов. Где гарантия, что с "Нашими" либо "Молодой гвардией" не произойдет то, что произошло с "Родиной", которая имела все признаки искусственного зачатия, а потом превратилась в отвязавшуюся палубную пушку. В отношении "отвязавшихся" даже пришлось принимать дисциплинарные меры и выталкивать их из московских выборов, чтобы дать почувствовать, насколько они зарвались. В свою очередь, идея перехвата националистических лозунгов у оппозиции (через ту же "Родину" и другие объединения "из пробирки") была осуществлена столь успешно, что теперь Кремлю нужно предпринимать усилия для того, чтобы джинна загнать в бутылку.

Что касается национальных проектов, то дело даже не в том, что они могут расколоть бюджетников (почему терапевт получит больше денег, чем хирург?) - это как раз для политической стабильности даже полезно. Проблема более серьезна: как, имея 180 млрд. руб., удовлетворить возрастающие ожидания общества? А выделить больше - значит разогнать инфляцию. Но обратите внимание: власть, раскупоривая Стабфонд, собирается предложить нуждающимся рыбу, а не удочку, с помощью которой они могут ловить ее сами. А это означает не только усиление зависимости населения, особенно его обездоленной части, от власти, но и превращение этой зависимости в фактор протеста в случае, если власть не сможет материально гарантировать свой популизм. Можно не сомневаться, что средств Стабфонда хватит для того, чтобы обеспечить президентский трамплин путинскому назначенцу. Но что станет делать Дмитрий Медведев либо его дублер с раскочегаренным популизмом после 2008 года?

Гадать о том, насколько удастся сохранить стабильность в закрытой системе, которая начала работать на себя, дело неблагодарное. Пока ситуативная стабильность не вызывает сомнений. Однако представим себе наслоение нескольких событий: реформа ЖКХ, повышение энерготарифов, транспортные пробки в крупных городах, невыплата зарплаты бюджетникам, недовольство студентов, технологическая катастрофа, подобная отключению электричества в Москве. И все! Вы получаете искру, которая может заставить зашевелиться даже самое терпеливое общество.

Не менее драматично другое. Напряженность в ситуации, когда в обществе нет влиятельных либерально-демократических сил и сама либеральная демократия ассоциируется с ухудшением жизни, способна только усилить национал-популистский крен. Могут оказаться правы кремлевские обитатели, которые предупреждают: нынешний режим - воплощение цивилизованности по сравнению с тем, что может возникнуть в случае его обвала. Но дело в том, что именно нынешняя власть породила логику, которой сама и опасается и в рамках которой Путин выглядит единственным европейцем.

А пока все больше признаков того, что российская правящая элита не уверена даже в своем ближайшем будущем. "Мы просто боимся", - признался один из кремлевских небожителей. Бурная активность власти по созданию декоративных организаций, клонированию политиков, по вытеснению из общественной жизни независимых лиц, по мелочному контролю над выборами, попытки изолировать общество от внешнего влияния - все это говорит о том, что власть не чувствует себя прочно.

Показателем если не страха, то опасений является разбухающее как на дрожжах российское население Лондона и утечка за границу российских миллиардов, которая теперь называется "экспорт капитала". Впрочем, уверенности в удачном десантировании за рубежом ни у кого из нашей элиты быть не может. Бывший украинский премьер Лазаренко, отбывающий срок в американской тюрьме; бывший министр по атомной энергии Адамов, ожидающий суда в американской тюрьме; отказ в получении американской и прочих виз для ряда могущественных российских олигархов, несмотря на попытки Кремля решить эту проблему на самом высоком уровне, - все это заставляет представителей постсоветской элиты нервничать. Ведь им может и не повезти так, как повезло Михасю и Бородину.

Тем временем общество, глядя на суетливость власти, которая мельтешит перед глазами, по-видимому, ощущает, что власть неуверенна, и неуверенность власти может породить в обществе искушение проверить ее устойчивость. Оставим многоточие... Россия вступает в новый, 2006 год. И кажется, что не только все инструменты власти, но даже и объективные тенденции заряжены на то, чтобы сохранить в обществе стабильность. И не только наш пугливый политический класс, но и общество хочет того же. По иронии судьбы этого хотят и западные государства, и даже немало альтернативно мыслящих людей в самой России, понимающих последствия всплесков в ситуации разочарования либеральным проектом. Но надеяться на стабильность в России - то же, что надеяться, будто проржавевшую трубу водопровода не прорвет. Может, и не прорвет сегодня. А завтра - Бог знает. Учтем и то, с каким самозабвением российский политический класс продолжает пилить под собой сук. И потому трудно предположить, что он по-умному проведет реформу ЖКХ, что он поможет бюджетникам и не раскрутит инфляцию, что он снимет угрозу отечественного терроризма, что он возродит доверие к власти российских инвесторов. А потому будем готовы к любым неожиданностям, в том числе и к тем, которые создает сама власть, когда она пытается исключить нежелательное.



Фонд Сибирь-Форум

Опубликовано 10 января