- Ото давно это было. Давно, внучек, и неправда, как говорится.
Старый Онуфрий, кряхтя, приподнялся и пошевелил поленья в костре. Костер взметнулся ярким одеялом и мазнул по бархату ночи, весело брызнув искрами. И тут же опал, укрыв теплом деда и сидящего напротив него, слушающего его внука, Андрюшку.
- Молодой я тогда был… Ох и молодой… Постарше, конечно, тебя годка на полтора, но помладше чем Васька, брат твой шебутной, оболтус 20-летний
Онуфрий помолчал, улыбаясь в усы своим воспоминаниям.
- Пошли мы тогда с Банчохиным Ванькой, другой моим, в ночное. Перед Купалой это было, через день отцы наши в город собирались – так мы коней попасти пошли, как водится. Ну, пошли-то и пошли. Поесть взяли, хлеба краюху добрую, сала, сольки. И бульбы завернули чтобы в костре печь. И все.
Тут он повернулся к Андрюшке и подмигнул ему хитро.
- Все-то да не все. Припрятана у меня скляночка еще была. Чтоб мать не догадалась - в штаны к ноге бечевочкой привязал. Не простая скляночка. Студент у нас в деревне отдыхал – Акуловых родственник. Ох и умный парень был – вечно что-то варил, что-то кипятил. Аки алхимик. Он мне скляночку-то и подогнал. На тебе, говорит, Онуфрий, водочки городской пробовать. И назвал чудно как-то –говорит на пластилине настоянная.
- Деда, а разве на пластилине настаивают?
- Погоди. Дорасскажу.
Легко тогда им с Ванькой шагалось. Впереди ночь, свобода, ночное. Скляночка водки «пластилиновой». Ну что им еще могло понадобиться в 15-то лет?
На выпас дошли быстро, споро развели костер и, стреножив коней, пустили тех траву щипать.
Сами же запекли картошку и, нарезав нехитрой закуски из сала и хлеба, принялись за водочку под разговоры. Водка шла легко и приятственно, разговоры разговаривались неторопливые и обстоятельные. Так за ними и не заметили как водка закончилась. А там и в сон их потянуло. Ванька первый лег, а Онуфрий пройтись решил по выпасу, коней досмотреть, значится.
И вот там-то на обходе он ее и встретил.
Почудилось ему что соткалась она прямо из воздуха ночного. Вот только что он один был, Воронку гриву перебирал, а обернулся – стоит она. Локоны бегут серебристо-звездным водопадом, причудливо оттеняя бледное лицо с огромными глазами. Рубаха длинная, старинная до пят. И глаза…Онуфрий так и потонул в них. Глянул и… пропал.
- Кто ты, девка? – слова еле слышным сипением вырвались из его вмиг пересохшего горла.
Ничего не ответила она ему. Лишь шагнула к нему, руки простерла и… Не стало Онуфрия. Обнял ее, коснулся губ. Мягких, нежных губ. Впился в них поцелуем жадным. Не заметил как и на земле-то оказались, как скрыли их травы луговые.
Только руки были, что по телу ее скользили, ворот рубахи ее распахивали, сжимали груди ее, заставляя дышать ее чаще и крепче прижиматься к нему. Нежная, бархатистая кожа…Не могло такой кожи быть у простой девушки, не могло. Только у нее, у мавки полевой, соткавшейся из ночного сырого воздуха, из запаха и шелеста луговых трав.
Онуфрий не думал об этом, покрывая поцелуями ее шею, враз отвердевшие соски, он спускался ниже.
Лишь только раз она остановила его, когда спины ее хотел коснуться. Остановила.
- Не смей. Хочешь жить – не смей.
А после неуловимым движением скинула с себя одежды и, потянув его на себя, открылась.
Ванька его нашел уже поздним утром. Солнце уже успело выпить росу с травы на выпасе и медленно поднималось вверх. Журчание речки сливалось с деловитым щебетанием птиц и стрекотом кузнечиков.
Онуфрий лежал на берегу речки, в трехстах метрах от их костра и спал. Из одежды на нем был только нательный крестик, перекинутый за спину. Трава вокруг него была примята, так как будто бы всю ночь он пьяный по ней ворочался туда сюда.
- Вставай, ледащий – беззлобно пнул его Ванька, - совсем пить не умеешь.
О том, что было ночью, Онуфрий никому не рассказывал. Вообще никому. Вот только сейчас решил рассказать внуку своему, Андрюшке. А то они в городе уже и отвыкли от того, каким необычным мир вокруг может быть, оторвались от земли родной.
Старый Онуфрий снова шевельнул костер, вынудив его снова дать залп искрами, и сказал:
- И все бы ничего, Андрюшка, все можно было бы списать на водку ту, студентом на пасленовых настоянную, да только потом, в школе прочел я в учебнике:
«Особенностью внешнего вида Мавок является отсутствие кожного покрова на спине, в результате чего сзади у них можно было видеть все внутренности. По этой причине их также называют «не имеющие спины».
- Вот и думаю с тех пор…
Он вздохнул и посмотрел в ночь. Андрюшка тоже молчал. Так и сидели они, глядя в ночь, а ночь молчала им в ответ. Ночь всегда молчит людям, а умеющие слышать и видеть, молчат с ней вместе. Так рождается то, что проще назвать мифом.
- Вот и думаю, Андрюшка, - продолжил тихо Онуфрий, - думаю, что последнюю видел я мавку полевую. Потому, как пошли по нашей земле комбайны, так и сгинули они. Может, прощалась она с нами...