Роман. Владимир Сорокин.

Читаю "Роман" Сорокина и жду, жду горячо любимого мною авторского опрокидонца! Начало книги - добротная полнокровная литературная плоть, выдержанная в классическом стиле Гончарова и Тургенева, сочная и вкусная, фандю из убоинки. Кажется, ничего не предвещает безумного, кажется, так и будет лучиться в мозг этот словесный мед, как будто я опять перечитываю "Ясную поляну" или  избранное из "Войны и Мира". "Оттеняющие лицо темные волосы... породистый рысак бегущий по весеннему, пахнущему землей полю... русский бор..моченые яблоки...лимонная наливка...ma chere petite fille... Чу!
" Закат окрасил сад в кровавые тона..." Вот уже главный герой пьет чистяк и ведет беседу с доктором-декадентом о шизофреническом шубе... Пахнет  жареным!  Значит, будут, будут,будут! Потоки крови, ужасающие сцены каннибализма и некрофилии,  смачные описания извращенных половых актов и аппетитной копрофагии. Будут! Оборвется  струя парного молока и вслед за последней  каплей из кувшина потечет махровое голубое сало! Когда я достигну этой строчки, этой буквы, этой запятой? Может быть, в этот момент я буду ехать в автобусе или метро, есть лапшу, или лежать в кровати, или...что я буду делать в этот magic moment?
Сон или реальность?! Сижу в ияфовской столовке и ем общепитовский борщ. Доедаю до конца и на дне тарелки, прямо сказать, обнаруживаю выцарапанное слово "ХУЙ". Опрокидонец!

Однако, без лишнего пафоса можно сказать, что "Роман", в литературном смысле, является, как бы надгробием классического усадебного романа( Запрометовский, Сбражников, Скрынников и т.д.).  Любой грамотный литератор это поймет.  Усадебный роман умер вместе с людьми, которые его читали и писали. Умер вместе с дореволюционной Россией, царской властью и мочеными яблоками.  Если так, то нет ничего удивительного , что Роман Алексеевич, берет топор(кстати, обратите внимание, эти две киберпанковские креатуры,  являются архитипами классических русских романов - "Роман-Топор" и "Анна-Паровоз") и, на протяжении 150-ти страниц, методично убивает жителей деревни, а потом умирает сам.  Поэтому, можно сказать, в книге Сорокина, попытка художественными методами описать, культурологический и историко-социальный процесс отмирания общественной прослойки, а вместе с ней и паразитирующего чтива. Но потом появлся другой паразит - Владимир Георгиевич.


Сорокин, безусловно, философ. Философ плоти, он выражает литературную мысль словами, образуя экстравагантные формы. Стилистика его ранних произведений не поддается логическому анализу, но пищеварению. Балует, иногда, даже слишком, литературных гурманов, делая из многих копрофагов и трупоедов. Сорокин - червь, который завелся в литературном наследии, доставшимся от классиков, Сорокин - дрожжи, испражнения которых, мы иногда так желаем, Сорокин, как та птица, кормящая своих птенцов, переваренной в ее желудке пищей, только за место гусениц, жуков и червяков, он дает нам куски Достоевского,  Толстого и Платонова.