И  есть  среди  них такие,  кто,  хоть  и  носит  библейское  имя,  как
предписывает весьма распространенный на острове обычай,  и, с молоком матери
всосав  привычку к суровому  и величественному  квакерскому этикету, ко всем
обращается на "ты",  - тем не  менее, под воздействием бесчисленных отчаянно
смелых  приключений, какими изобилует  вся его жизнь, начинает  удивительным
образом  сочетать  эти  неизжитые  странности  с  дерзким  нравом  и  лихими
порывами,  достойными   скандинавского  морского  конунга  и  романтического
язычника-римлянина.  И  когда  эти  черты  соединяются  в  человеке  большой
природной силы,  чей мозг объемист, а сердце  весомо, в  человеке,  которого
безмолвие  и уединение  долгих  ночных вахт  в  далеких  морях  под  яркими,
неведомыми  здесь,  на  Севере,  созвездиями  научили  мыслить   независимо,
свободно,  воспринимая  все  сладостные  и  жестокие  впечатления  прямо  из
девственной груди самой природы, доверчивой и открытой, и так познавать - не
без случайной помощи порою -  смелый и взволнованный, возвышенный  язык, вот
тогда появляется человек, один из целого народа, благородное,  блистательное
создание, предназначенное для подмостков  великих трагедий. И с точки зрения
сценической, достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, от
рождения ли или же в  силу  обстоятельств, заложена,  хотя  бы из упрямства,
некая  всеподавляющая  болезненность.   Ибо  все  трагически  великие   люди
становятся таковыми в силу  своей затаенной болезненности. Помни  об этом, о
юное тщеславие: всякое смертное величие есть только  болезнь.  Но мы  покуда
еще имеем дело не с таким, а совсем с  иным человеком, который, однако, тоже
представляет собой  определенный  тип квакера,  возникший  под  воздействием
особых условий.